– Вот все мне это говорят, но я просто болтала в сети с этим парнем! Мы были виртуальными друзьями, – объясняю молящим тоном, чтобы поверили. – Я ж не знала, кто он такой.
У меня над головой шумит вентилятор, за спиной слышны голоса входящих в зал посетителей. А передо мной – тетушка за пишущей машинкой. Из пучка на затылке выбиваются волосы, стелются по шее.
– У меня много френдов в соцсети, и этот тоже, он из другой страны. То есть это он мне так сказал, – объясняю я Гобинду. – Он меня расспрашивал, как я живу, что чувствую. Я ему смайлики посылала, чтобы поздороваться. А теперь мне говорят, что он – известный вербовщик террористов. Кому известный? Я ничего об этом не знала.
Гобинд смотрит на меня. Я из тех, кому никогда не верят.
– А пропитанные керосином тряпки, которые у вас нашли? – спрашивает он, помолчав. – Очень похожи на те керосиновые факелы, что бросали в поезд. Что вы на это скажете?
– Это… – я тяжело задумываюсь… – наверное, тряпки, которые мать для чистки использует. Чтоб керосином жирное оттирать… Я не знаю! Впервые их увидела.
Они говорят, что я помогала террористам поджечь поезд. У них есть не только записи чата с человеком, который, как я теперь знаю, вербовщик, у них еще и свидетели, которые видели, как я иду к станции с каким-то пакетом. Там был керосин, наверное, говорят они. И тряпки или дерево для факелов. А другие свидетели видели, как я бегу от поезда, уже без пакета. Хотя рядом со мной никого не видели, но свидетели утверждают, что я провела этих людей – террористов, врагов нации, – по безымянным переулкам наших трущоб к станции, где ждал обреченный поезд.
Когда я настаиваю, что ни в чем не виновата, они тычут мне в лицо той моей подрывной записью в соцсети, где я свое собственное правительство называю террористом – и тем самым, говорят они, показываю полное отсутствие лояльности государству. Это что, преступление – написать пару слов в соцсети?
Гобинд показывает мне документ, который я подписала в полицейском участке. Он говорит, что я во всем созналась.
– Да кто этому поверит? – выпаливаю я. – Меня заставили подписать. Они меня били.
Я поворачиваюсь к залу заседаний, мне хочется, что там были мать и отец, чтобы меня утешили, погладили по голове, и в то же время я не хочу, чтобы они меня здесь видели. Они этого не вынесут.
Тут входит судья и зачитывает список обвинений.
– Преступления против государства, – говорит он. – Подрывная деятельность.
Я слышу эти слова, поднимаю руку, показываю жестом – нет, нет, нет!
– Я несла книги, мои школьные учебники. – Это – правда, но почему она звучит так жалко? – Они и были у меня в пакете. Я их несла одному человеку в трущобах. Я учу ее английскому, уже несколько месяцев, спросите у нее. Ее зовут Лавли.
Презрительный голос из дальних рядов:
– Ты это газетчикам расскажи, сожрут. Террорист-благотворитель – история на первую полосу!
Судья угрожает удалить говорящего из зала.
– Меня заставили подписать признание, – говорю я чуть позже судье. Поднимаю спереди рубашку – показать синяки на животе, и слышу, как за мной шевельнулась публика.
На этот раз судья слушает, приподняв брови.
Через несколько дней я увижу в газете рисунок художника, изобразившего меня в суде тем утром. Там на рисунке женщина, ее волосы заплетены в косу, руки скованы, но подняты перед собой как в мольбе – или молитве. Но это ошибка, думаю я. Я же не была в наручниках. Или была? Все остальные контуры тела набросаны наспех – и расплываются.
· Мать и отец Дживан ·
Не прошло и часа после ареста Дживан, как репортер, отыскавший этот дом в трущобах, постучал в дверь. Дверь – кусок жести, не запертая – распахнулась. Мать Дживан сидела на кровати рядом с отцом Дживан и обмахивала его сложенной газетой.
При виде репортера она встала и направилась к двери.
– Вы кто такой? – спросила она сурово. – Из полиции?
Репортер, держа диктофон на почтительном расстоянии, ответил:
– «Дейли бикон». Меня зовут Пурненду Саркар. – Он распахнул бумажник – показать удостоверение, – и тут же спрятал его в задний карман. – Вы знаете, что вашу дочь арестовали?
– Они пришлют полисмена нас проинформировать с информацией – так нам сказали. Куда они отвезли Дживан?
Мамаша сбита с толку, понял репортер. И ничего не знает.
Он вздохнул, выключил диктофон и рассказал этой женщине то, что знал сам.
– Мать, – сказал он, закончив речь. – Ты поняла, что я сказал?
– Отчего бы не понять? – ответила она. – Я же ее мать!
И она обернулась к мужу, отцу Дживан. Он сидел на кровати, напряженно выпрямившись. Он уже понял, давно понял, что случился какой-то ужас.
– Они что-то говорят про Дживан! – зарыдала мать. – Иди послушай, что они там говорят?
Но ее муж лишь поднял голову, учуяв испуганное беспокойство в ночи. Шевельнул сухими губами, собираясь говорить – и не стал. Подбородок у него дрожал, рука, поднятая вверх от локтя, звала кого-то на помощь.
От группы игроков в карром
[3] отделилась какая-то фигура. Это был сосед, Калу, с выступающей опухолью на шее. К тому времени приехали другие репортеры, возле дома собралась толпа зевак, и эта толпа со страхом и отвращением расступилась перед Калу. Он закрыл за собой дверь, и репортеры завопили, протестуя.
– Мать, – сказал он, – ты поела? Поедем тогда. Эти люди говорят, что знают, где Дживан.
И он отвез ее на заднем сиденье своего мотоцикла (ноги у нее болтались, как у школьницы) к полицейскому участку, про который сказали репортеры. Когда мать Дживан слезла с мотоцикла, в руках у нее был только сильно помятый конверт, а в нем – свидетельство о рождении дочери, свидетельство об окончании школы, рецепт на капли-вакцину против полиомиелита, потому что только документы у нее и остались, – небо становилось из черного синим.
Мать Дживан дошла до входа в участок, в котором, как ей сказали, держат ее дочь. И здесь тоже собралась толпа репортеров, со светом и камерами. Одна журналистка красила губы, другой журналист давил сигарету подошвой. У входа стояли два охранника с автоматами на спине. Время от времени они орали на журналистов, чтобы сдали назад. А остальное время стояли, привалившись к дверному проему, и трепались.
Оба охранника уставились на сгорбленную женщину, идущую прямо к ним, обутую в шлепанцы для ванной.
– Стоп-стоп-стоп, – сказал один. – Куда это вы собрались? Не видите, это полицейский участок?
Мать Дживан им ответила, что хочет видеть своего ребенка.
– Как зовут вашего сына? – раздраженно спросил один охранник, а его товарищ лениво отодвинулся.
