Он показывает рукой нечто неопределенное, хотя Гобинд его не видит.
– Давайте я отправлю к вам курьера, – продолжает Физрук. – Он возьмет бумаги. И за все хлопоты мы, конечно, пошлем вам небольшой подарок, просто знак признательности за вашу трудную работу над этим делом. Вам не обязательно мне говорить, но я знаю, как такая работа заставляет приносить жертвы – отрывать время от семьи, от детей. Разве нет у вас дочери, Гобинд? Разве не хочет она больше времени проводить с отцом – например, на каникулах в следующем году?
– Окей, сэр, – соглашается Гобинд.
Он не до конца понимает, сам ли все это решил.
· Дживан ·
– Смотри-ка, кто пришел, – говорит мадам Ума.
Кто? Я протираю сонные глаза и разглаживаю спутанные волосы на затылке.
В помещение вплывает запах сигарет. На пальцах – вспышки самоцветов. Я встаю. Мой череп, оказавшись так далеко от земли, чувствует себя неуверенно.
Мой адвокат, Гобинд, смотрит на меня печально. Потом тяжело вздыхает:
– Что я могу сказать? Дело стало политическим. Оно даже уже не про вас. Мне очень жаль, что так вышло с помилованием. Я честно не думал, что в нем откажут.
– Вы мне говорили, что меня отпустят, – говорю я. – Помните? Вы мне говорили, что я молода, и я обещала в своем письме стать учительницей, служить в любом месте страны, посвятить себя людям. Я все это написала в письме. Так что же случилось?
– Скажите, – говорит он, помолчав, – вас тут достаточно кормят? Хотите – каждый день телефонный звонок? Я постараюсь вам принести журналов, что-нибудь почитать. А одеяло вам не нужно? Здесь не холодно ночью?
– Я… – пытаюсь заговорить после паузы, и голос у меня сиплый. У меня во рту не было ни глотка воды всю ночь, если сейчас утро. Или весь день, если это вечер. Потом голос возвращается.
– Не холодно? – спрашиваю я.
– Как меня кормят?! – бросаю я ему в лицо.
– Журналов?!! – срываюсь на крик.
– Прекратить! – рявкает мадам Ума.
Гобинд смотрит мне в лицо, оглядывает костлявое тело в желтом шальвар камизе – желтом, как напоминание о солнце. Скоро он выцветет.
Гобинд смотрит на мадам Уму – она стоит за дверью, теребит в руках замок с ключом и хмурится, глядя на меня.
– Когда прошение о помиловании отвергнуто, уже на самом деле делать нечего, – говорит Гобинд.
– Да не обращайтесь со мной как с дурой! – кричу я. А почему кричу – не знаю. У меня есть голос, напоминаю я себе. Вот это – мой голос. Он гремит. Он пугает. – Стране нужно кого-то наказать, – говорю я ему. – И этот кто-то – я.
– Это одеяло, судя по виду, очень легкое, – говорит Гобинд далеким-далеким голосом. – Что вам нужно для комфорта? Наверное, одеяло получше.
– Одеяло? – говорю я. – Одеяло?!
Мне хочется снять сандалию и огреть его по голове. Как таракана из дыры в сортире.
– Если не собираетесь мне помогать, ладно, – говорю я. – Я буду писать письма, сотни писем, у меня есть время! – Я снова кричу. – У меня есть время!
* * *
Стая мух взлетает с кучи… это мое, что ли? Снова забиты канализационные трубы. Такая поздняя ночь, и вдруг кто-то идет, в моих настороженных ушах звучат шаги босых ног.
– Мадам Ума! – говорю я, радуясь, что она пришла. – Это же вы!
Но она не отвечает.
Может быть, там просто крыса.
Дважды в день охранница, другая охранница, открывает решетку и сует мне тарелку рути с чечевицей, водянистый суп, приправленный кумином или грязью – трудно отличить.
– Кто теперь делает рути? – спрашиваю я, но охранница не отвечает. – Это же моя работа! Я – та, кто рути делает!
Рев отвращения вырывается у кого-то – у меня? – но в конце концов я ем, работая локтями.
* * *
Очень много времени уходит, чтобы добыть блокнот и ручку. Чернила в ручке засохли, и я облизываю кончик, чтобы добыть немного синего.
В школе нас учили писать письма. Я кладу блокнот на землю, становлюсь на колени в молитвенной позе и начинаю.
Уважаемый достопочтенный премьер-министр мадам Бимала Пал!
Данное письмо касается моей кассационной жалобы (BL9083-A). Со всем уважением прошу выяснить, не может ли Ваш офис передать еще раз мою жалобу Совету Министров в Дели. Как Вам известно, все улики против меня были только косвенными. Я невиновна. Я жила в Колабаганских трущобах, но не имею никакого отношения к поджогу поезда. Если меня помилуют, я хочу служить стране весь остаток жизни. Моя цель – стать учителем и преподавать английский язык детям, живущим в нищете. Без меня моим бедным матери и отцу ничего не останется в жизни. Я их единственный ребенок.
C огромным уважением,
верная гражданка нашей страны.
* * *
Ожидая ответа, я путешествую вместе с письмом в фургоне надежды.
Еду в поезде мимо рисовых полей.
Лечу в воздухе, в самолете, где богатые мужчины поедают шоколад.
Но приземляется письмо на чей-то равнодушный стол.
Проходят дни. И недели. Может быть, глянет на него помощник министра, но и только. Может, их там завалило письмами из тюрьмы.
Кто я такая, чтобы ожидать к себе особого отношения?
Перо мое слабеет.
Что могут слова? Не так уж много.
* * *
На этой неделе мать не приходит. Я сижу, слизывая рис с ладони, ожидаю, чтобы за мной пришла мадам Ума. Слышу, как растет и спадает гул в здании надо мной – сотня разговоров в час.
И когда шум стихает, понимаю – снаружи что-то ремонтируют. Мне кажется, будто лопата скребет с той стороны по стене. А потом – величайшее событие! Высоко надо мной появляется отверстие размером с сигарету, и я вижу солнце! В восторге хлопаю ладонями по стене.
Но мой хлопок беззвучен. Стена уходит высоко вверх, она холодная и мохнатая от плесени.
Скребущие звуки в конце концов затихают, и ремонтники уходят, оставив мне этот подарок.
Свет предупреждает меня, когда приходит утро. Теперь я знаю, что это утро, я делаю гимнастику йогов, которой научилась когда-то давно, в дождливые школьные дни. Но тело сопротивляется, оно, как бетонный блок, валится на пол. В руках нет сил, они будто засохшие ветки, ожидающие перелома. Я смотрю вниз – ноги сухие, чешуйчатые, побелевшая кожа выглядит мертвой, но пока еще не слезает.
* * *
Ранним утром приходит мадам Ума. И велит вымыться.
– Пришла моя мать? – спрашиваю я.
Медленно опускаясь на колени, я жду, что она сейчас на меня рявкнет, но нет. Она спокойно говорит мне, чтобы я пошла в ванную – воспользовалась туалетом и приняла ванну.
