Чем эта овца здесь занималась?!
— Иди-ка посмотри мультики, а я пока порядок наведу, — выпроваживаю сына в комнату, а сам тянусь за телефоном. — Давай, малыш. Я тебя позову.
Он убегает к телевизору, и уже через минуту оттуда доносятся голоса персонажей и музыка. Иду следом и тихонько смотрю в просвет между дверью и стеной: сын сидит в кресле и зачарованно смотрит в экран, не замечая ничего вокруг.
Я звоню жене. Раз пять. Она не торопится отвечать, и это заводит меня все сильнее. Поэтому, когда в трубке раздается ее сахарное «да, любимый», меня уже несет:
— Ты что здесь устроила? Что за погром?
— Не ругайся. Просто я очень торопилась, вот и не успела убрать.
— Не успела поставить посуду в посудомойку и вытереть со стола? А с чайником что? Болтала по телефону и забыла про него?
В ответ оскорбленное молчание.
— В общем, так, я пальцем к этому срачу не притронусь — придешь, будешь убирать. И мне плевать на твои маникюры-педикюры.
Она что-то там гундит, но я сбрасываю звонок. Меня трясет от одного ее голоса.
* * *
Танька возвращается часа через два. Вся такая надутая, разобиженная и сразу с претензиями:
— Ты испортил мне все новогоднее настроение. Я даже не стала пить кофе у мастера.
Зашибись, настроение ей испортили, да еще и без кофе оставили. Бедняга.
— Переживешь. Иди, срач тебя ждет.
У нее в немом изумлении вытягивается лицо. Похоже, она думала, что я поворчу и все сам уберу. Нет, дорогая моя, не уберу.
— Сейчас?
— А когда же еще? Хочешь, чтобы это всю ночь простояло?
Татьяна оскорбленно поджимает губы, швыряет полушубок на вешалку и проскакивает мимо меня в кухню.
— Давай просто купим новый чайник.
— Давай вообще посуду каждый раз выкидывать и новую покупать.
Боже, я не понимаю, почему у нас идет такой разговор. Мы как глухой с немым. Не видим, не слышим друг друга. Какая это семья? Какой смысл жить в этой клетке?
— Я и не знала, Орлов, что ты такой крохобор!
— Ты вообще обо мне мало знаешь.
Дело, конечно, не в деньгах, а в том, что задолбался жить в свинарнике. Задолбался смотреть на то, как она малюет свою физиономию, но не может поиграть с сыном. Я вообще задолбался от всего.
— Конечно, куда мне до великого и ужасного тебя. Ты же у нас такой весь из себя деловой, только указания можешь раздавать да требовать!
— Все сказала? Вперед, — киваю на посуду.
— И вообще, с какого хрена ты решил, что это я должна все убирать?
— Сама нагадила, сама выгребай. Или ждешь уборщиков?
— Мам, пап, — раздается дрожащий голо Серёжи, — вы ругаетесь?
— Чего вскочил? Иди спать! — рявкает Танька. — Без тебя проблем хватает!
Одариваю ее таким взглядом, что она затыкается, и присаживаюсь на корточки рядом с расстроенным сыном.
— Сереж, все хорошо. Мы просто… обсуждаем. Иди ложись, я сейчас к тебе подойду.
У него дрожат губы, и в глазах стоят слезы. Жалко его, аж воздух из груди выбивает. К черту Таньку. Беру сына на руки и иду в спальню.
— Мы не договорили, — шипит эта дура, увязавшись следом за мной.
— Уложу, приду.
— Как же, придешь ты. Сейчас час с ним просидишь.
— Сколько надо, столько и просижу.
— Лучше бы жене столько времени уделял.
— Все. Ушла. Живо, — закрываю дверь у нее перед носом.
— А знаешь, что, Орлов? — она не унимается и ломится следом за мной. — Я хочу развестись с тобой! Да, не смотри так на меня. Мне осточертела твоя кислая морда. Надоело, что ты каждый день возвращаешься домой и что-то от меня требуешь, а сам ни поцеловать не можешь, не обнять. Я вообще для чего за тебя замуж выходила?
— Это ты меня спрашиваешь? Я тебе сразу сказал, что ни черта не получится.
— Я не хочу гробить свою жизнь на тебя. Понял, придурок?! Завтра же подам на развод, и катись на все четыре стороны!
— Без проблем, — соглашаюсь, — давай сразу обсудим график общения с сыном.
Это единственный вопрос, который волнует меня в этом прекрасном браке.
— График общения? — смеется она. — Размечтался! Или, может, ты думаешь, что я стану таскаться с ним, пока ты своей личной жизнью заниматься будешь? Как бы ни так. Я не собираюсь все взваливать на свои плечи и облегчать тебе существование. Так что с собой заберешь. И сам будешь разбираться и с садиками этими сраными, и болезнями его вечными, и с капризами. А мне на хер все это не упало. Я жить хочу! Свободно и легко! А не барахтаться вот в этом всем, — широким жестом обводит комнату.
— Без проблем. Подавай свое заявление.
Я только за. Это лучший подарок, который она может мне сделать.
— Думаешь, не подам? — тут же заводится она. — Думаешь, так и буду терпеть твое пренебрежение и равнодушие?
— Не терпи.
— Тебе вообще на меня плевать! — из ее глаз катятся крупные слезы. Надо сказать, очень профессионально катятся, так чтобы тушь не смазать. — А я ведь тебя люблю!
— Угу, — киваю и выпроваживаю ее из комнаты, — спокойной ночи!
Сережка лежит в кровати, укутавшись одеялом до самого верха, только глазенки испуганно блестят.
— Пап, — шепчет он, когда я укладываюсь рядом с ним, — ты уйдешь, а меня оставишь здесь?
— Ты что, куда ж я без тебя? Пойдем вместе.
— Как же мама?
Маму бы лучше вообще изолировать, чтобы не пугала сына. Я даже представить не могу, что творится у него сейчас в голове и на душе. Как, должно быть, больно и страшно, когда самый важный человек в жизни ведет себя как последняя дрянь.
— Мама будет тебя навещать.
«Крайне редко», — добавляю про себя.
— А дедушка?
— И дедушка тоже.
От этого персонажа, к сожалению, никак не избавишься. Танин отец — Бойков Геннадий Александрович — человек при больших деньгах. Жесткий и беспринципный, с тяжелым характером и связями в структурах и бандитских кругах. Именно он мне тогда, пять лет назад, так яйца выкрутил, что пришлось жениться на его дорогой доченьке. Одно в нем радует — внука действительно любит.
— Где мы будем жить? — мужественно спрашивает сын. — На улице?
— Конечно, нет, Сереж, — усмехаюсь я, — у меня квартира есть.
— У меня будет своя комната? — этот вопрос волнует его больше всего.
— Будет. Большая, светлая. Мы купим тебе туда двухъярусную кровать с пиратским домом, большой шкаф для игрушек и шведскую стенку.
