— Не балуй ее! — строго произносит Женя.
— Почему?
Не отвечает, но я и без слов понимаю, что она имела в виду. Женя не верит, что я в их жизни надолго. Очень зря. Очень. Но тут не словами надо доказывать, а делом, поэтому больше не продолжаю эту тему — незачем.
* * *
Мне кажется, я неплохо справляюсь.
Накормил, напоил, умыл, мультики включил. Красавец. Сижу в кресле, в углу комнаты, не отсвечиваю, а дети копаются на ковре, разбирая большой конструктор.
Для Сережки это обычное дело, а у Марины глаза огромные, светятся, она аж трясется, когда детальки разбирает. Понимаю, что у нее таких игрушек никогда не было, и становится стыдно, и оправдание, что я не знал о ее существовании, не работает — все равно в груди давит.
Женька, конечно, балует дочь, покупает все, что в ее силах, но я прекрасно понимаю, что наши возможности не равны. Упрямая. Могла бы давно сказать, подать алименты, да что угодно, а она вместо этого играла в партизанку.
Знаю, что обидел тогда ее очень сильно, но все равно царапает. Мы же могли как-то все решить…
Не могли. Зря себе вру. В нашей ситуации никакого решения не было. По крайней мере, тогда. И мне чертовски жаль, что заложником этой ситуации стала маленькая девочка.
Она такая изящная, как фарфоровая статуэтка. Я не могу насмотреться, и руки сами тянутся то к хвостику, забавно торчащему на макушке, то к румяной щеке. Маришка сначала относится ко мне настороженно, но потом окончательно успокаивается и улыбается, становясь еще больше похожа на мою мать.
Меня просто крутит, когда наблюдаю за их играми. Неправильный я мужик какой-то. Вместо того чтобы с друзьями по барам мотаться, я прусь от того, что провожу время с детьми. Таньку, кстати, всегда бесило, когда я с Серым Волчком чем-то занимался. Играл, читал, лепил какую-то фигню из пластилина. Она всегда морщила свои накаченные губищи и ворчала: лучше бы женой так занимался. Проблема в том, что эта жена мне совершенно не нужна.
Я чуть ли не красным карандашом обводил в календаре дни, оставшиеся до того счастливого момента, когда нас разведут. Освобожусь от этих оков и займусь налаживанием отношений с Женей. Мне надо много исправить, пробить ту стену отчуждения, которая выросла между нами за эти годы. Вернуть ее.
Работы предстояло много, но я ждал этого с диким предвкушением, чувствуя, как снова возвращается вкус к жизни, желание совершать поступки и быть счастливым. Справлюсь.
Даже сейчас потихоньку пытаюсь растопить тот лед, что мешает к ней приблизиться. Присылаю ей фотографии и видео, как дети играют.
«Смотри, как им здорово».
Она реагирует моментально.
«Не капризничает?»
«Нет, прекрасно ведет себя. Ты ее здорово воспитала. Такая умница».
Тишина пару минут, потом снова сообщение:
«Ты только не проболтайся ей раньше времени, ладно?»
Мне не хочется давать таких обещаний, но понимаю, что сейчас дело вовсе не в моих желаниях, а в том, чтобы не напугать ребенка.
«Не переживай. Молчу».
«Пусть она к тебе привыкнет».
«Пусть, — соглашаюсь, хоть и ощущаю привкус горечи на языке. — Как там продвигается твое освобождение?»
«Мастер звонил. Сказал, что выезжает на мой вызов. Так что жду, с нетерпением. У меня уже скоро клаустрофобия начнется».
«Отставить панику. Все будет отлично».
Мы продолжаем переписываться, но в какой-то момент Женя перестает отвечать. Я звоню ей, но номер недоступен. То ли связь в шахте пропала, то ли у нее телефон разрядился.
Нервничать я начинаю, когда проходит еще час, а новостей от нее так и нет. Ехать не могу — на мне дети, да и что я там сделаю? Руками створки раздвину? Если бы это было так просто, то Женю давно выпустил бы из плена обслуживающий персонал.
Вскоре я замечаю, что дочь начинает все чаше прикладываться на ковер и зевать. Устала. На часах почти десять, пора укладываться, Серёжа вон тоже глаза трет.
Торможу минут пять, а потом поднимаюсь и иду в детскую. Разбираю там диван, застилаю белье, достаю вторую подушку. Мне хочется, чтобы дочь осталась на ночь, а еще лучше навсегда. И я надеюсь, что Женя, когда придет, не станет ее будить. Даже не надеюсь, а откровенно на это рассчитываю.
Да, я манипулятор. А кому сейчас легко?
Загоняю их в ванную, выдаю Маришке новую зубную щетку и слежу за тем, чтобы они умылись и хорошенько почистили зубы. Дети уже сонные, все делают еле-еле, вяло, но я не тороплю. Пусть потихоньку ковыряются.
Когда со всеми банными делами покончено, укладываю их, подтыкаю одеяла, читаю сказку и чувствую себя почти самым счастливым человеком на земле. Почти — потому что для полноты картины не хватает ласковой Жени.
Засыпают они дружно, как по команде. И выглядят во сне такими похожими, что глазам не верится. У них даже позы практически одинаковые — на боку, одна нога согнута, розовая пятка торчит из-под одеяла, ладошка под щекой.
Я по привычке целую сына, а потом аккуратно, чувствуя смятение и боль в груди, прикасаюсь губами к белым волосенкам дочери. Не верю, что она здесь, у меня дома, спит.
На всякий случай даже за руку себя щиплю, чтобы проверить, не сон ли это.
Нет. Не сон.
Я тихо выхожу из комнаты и прикрываю за собой дверь.
Вернувшись в комнату, первым делом снова набираю Женю. Телефон по-прежнему недоступен. Пытаюсь прикинуть, кому можно позвонить, чтобы ускорить процесс, но у меня, как назло, нет ни одного знакомого, имеющего хоть какое-то отношение к лифтам.
Полицию, что ли, вызвать?
Проходит еще полчаса, когда до меня доносится тихое шлёпанье маленьких пяточек. В комнату входит сонная, взлохмаченная Маринка и щурится, хотя из света только мерцающий экран телевизора.
— Пить хочу, — шепотом.
Я мигом подрываюсь на кухню и приношу ей стакан воды. Она пьет, а у самой глаза так и закрываются.
— Иди-ка сюда, — подхватываю дочь на руки.
Она доверчиво укладывается мне на плечо, зевает и, пока я несу ее до кровати, успевает уснуть. Лёгонькая такая, как кукла, пушистые волосенки щекочут мою шею, вызывая какое-то странное першение в легких и резь в глазах. Бережно придерживая ее за спинку, укладываю на подушку, поправляю одеяло и выхожу из комнаты.
На душе тревожно из-за Жени. Мало приятного сидеть в лифте. Знаю, пару раз застревал. Сидишь в металлической клетке и невольно думаешь, что под тобой пустота, а кабинка висит на тонком тросе. Там клаустрофобия начнется, даже если ее и не было никогда.
На всякий случай набираю еще раз, но все с тем же результатом, и уже думаю, а не выдернуть ли няню, чтобы она посидела с детьми, а самому отправиться на спасательную операцию, но тут слышу тихое шуршание возле входа. Будто мышь скребётся. Мне даже сначала кажется, что просто кажется, но потом прислушиваюсь — действительно кто-то тихо стучит.
