— Марин, так нельзя говорить.
— Почему? — искренне недоумевает она.
— Просто нельзя.
Сегодня красноречия не хватает, я не знаю, как объяснить ребенку, что нельзя говорить плохо про других людей, потому что у самой в голове столько неприличных слов крутится, что можно целую матерную поэму написать.
Я все еще пытаюсь отогнать от себя мысли о том, что она идет к Орлову. Он вчера так рьяно пытался доказать, что между ними все кончено, шептал в перерывах между поцелуями о том, что скоро разведется, а сегодня я слышу об их планах на вечер.
Я не верю ей, не верю ему, и вообще не знаю, кому теперь можно верить. Страшно.
— Надо было сказать ей, что мы вчера в гости приходили, и что тортик ей оставили. Она бы тогда не была такой злой.
— Ага, — у меня с губ срывается нервный смешок, когда понимаю, насколько близка была к провалу.
Даже представить сложно, чем бы все это закончилось, если бы дети при ней начали обсуждать нашу ночевку.
— А папа у него хороший. Мне он очень нравится.
Мне тоже. И это бесит больше всего на свете.
Я снова увязла и снова переживаю из-за него, хотя обещала себе, что больше никогда ни одной слезы, ни одного нерва на него не потрачу. Наивная.
У меня после безумной ночи и так все в голове смешалось. Сплошная каша из сомнений, страхов, самобичевания, измученной радости и надежды.
— Когда мы опять пойдем к ним в гости?
— Не знаю, Марин. Как получится.
— Давай их к себе пригласим?
От неожиданности я даже роняю ее шапку.
— У нас места хватит, — сосредоточенно рассуждает дочка, — мы с Сережей в моей комнате спать будем, у меня кровать большая, а вы с дядей Денисом в другой комнате на диване.
Да твою ж мать.
Я в жизни так не краснела, как от этих незатейливых размышлений. Мне кажется, что тут не только щеки, но и уши, шея, даже коленки и те багровыми стали.
В раздевалку выходит Ольга Алексеевна и протягивает мне квитанцию:
— Вот, не успела в ящичек положить.
— Спасибо, — мямлю, не в силах смотреть ей в глаза. Мне кажется, что она в курсе того, что произошло между мной и Орловым. Дети ведь такие дети, болтают что попало, выдавая все секреты. К пылающим щекам добавляются потные ладони и заикание. — Сегодня заплачу.
— Постарайтесь, пожалуйста.
Она возвращается в группу, а я помогаю Маришке одеться, чувствуя, как с каждым мигом все больше кружится голова.
Мне нужно срочно выйти на улицу, вдохнуть свежего воздуха.
Глава 17
Денис
— Ольга Алексеевна, — звоню воспитательнице перед тихим часом, — как там дела у Сережи?
— Все отлично. Позанимались, погуляли, поиграли. Сейчас дружно укладываемся спать. Что-то случилось?
— Нет. Просто хотел предупредить, что сегодня раньше заберу. После тихого часа.
Мне надо его забрать. Так спокойнее. У меня уже от нервов в голове звенит. Документы читаю и не понимаю, цифры вообще не узнаю, и кишки от тревоги крутит.
Весь день меня просто выворачивает наизнанку. Только вроде человеком себя почувствовал, с любимой женщиной ночь провел, с детьми и на тебе подарочек. Танька, сука, как всегда весь кайф обломала. У нее прям талант путать мне карты в самый неподходящий момент, забирать вкус к жизни.
Не понимаю, блядь, просто не понимаю. Не люблю ее, не скрываю этого, а она все равно липнет, как банный лист к заднице. И сама недовольная, и мне жизнь портит. Вот что за манера такая идиотская? Типа ни себе, ни людям. Теперь придется с ней бодаться из-за Сережки. И ладно бы она была чокнутой мамашей, которая души в своем чаде не чает, так ведь нет, не любит его, не нужен он, и все это делается лишь с одной целью — досадить мне. А то, что он маленький, что он будет чувствовать, когда родители начнут его в разные стороны тянуть — на это ей пофиг. Ей вообще на все пофиг.
Не понимаю, как меня так угораздило тогда, много лет назад. Почему утром после случайно проведенной ночи не свалил? Был же позыв, интуиция пыталась сказать: беги мужик, беги. Но я был с глубокого похмелья и лень было вставать. Теперь на, наслаждайся. Вечный геморрой нон-стопом.
Не жизнь, а сказка. С одной стороны — Женя и Маришка, с которыми надо налаживать отношения, с другой стороны — Танька со своими заскоками. Зашибись, просто зашибись. И я откровенно не знаю, за что хвататься.
Хочет поговорить с Женей, но я обещал ее не дергать, обещал дать время подумать, переварить. Джентльмен херов. Надо было запереть ее у себя дома и не выпускать, пока не сдастся и не скажет «да».
В общем, в голове полный сумбур. Ощущение, будто кругом зыбкие пески, и с каждым шагом в них затягивает все больше и больше.
— Здравствуйте, — Ольга Алексеевна почему-то встречает меня настороженно, без привычной улыбки, — что случилось?
Наверное, выгляжу совсем хреново, раз она так нахмурилась.
— Почему сразу случилось? — хмыкаю я. — Просто день тяжелый был. Где там Сережа? Доел свою плюшку?
— Ммм, — она как-то невразумительно мычит и беспомощно оглядывается на группу.
— Ест еще, что ли?
— Нет. Его мама забрала минут пятнадцать назад, — огорошивает меня новостью, от которой ноги к полу примерзают.
— В смысле забрала? — включаю идиота. — Куда забрала?
— Домой… — воспитательница разводит руками, а потом с сомнением добавляет, — наверное.
У меня кишки в узел скручиваются. Сука пронырливая! Сука! Сука! А я — дебил конченый! Просто тормоз. Идиот года.
— Она вас не предупредила? — бдительная воспитательница сразу чувствует подвох.
Мне еще тут вопросов и проблем не хватало, поэтому сдавленно вру:
— Я просто забыл. Сегодня утро суматошное было, вот из головы и вылетело все.
Чтобы хоть как-то успокоиться, открываю ящик Сережи. Там все комком — майка в вперемешку с сырыми варежками. Эта тварь его даже без шарфа забрала.
— Вот. Квитанции, — Ольга Алексеевна никак от меня не отстанет. У меня нет сил с ней говорить — внутри все кипит и бурлит, поэтому просто киваю и забираю лист. — И вот еще. Я Серёже стихи выдала. Ваша жена, наверное, их просто забыла, — показывает на листочек, который лежит поверх ящика.
Ага, сейчас. Забыла она. Ей просто похеру и на стихи, и на ребенка.
Запихиваю все добро из ящика в пакет и ухожу из группы.
— Сука! — закидываю барахло в багажник и в сердцах хлопаю дверцей.
На мой звонок она отвечает не сразу. Сначала я вынужден прослушать три десятка долгих заунывных гудков, после чего на меня обрушивается какофония звуков чужого смеха и музыки.
