Вознесенская заводится моментально.
— Демонстрация силы?! Мерзавец!
— Нужно продолжение? — перехватываю тонкое запястье, уворачиваясь от внезапной пощечины, — без проблем. Но не здесь и не так.
Хочешь? Получишь. Но на моих условиях.
— Ты сам предложил это место, — сочные, алеющие от моих поцелуев губы, обиженно подрагивают, — сам предложил по-быстрому!
— Лера, сарказм вообще не твой конек, да? Я специально вывез тебе такие условия, чтобы ты сбежала. Осознала, что херней страдаешь, и сдала назад. Но ты, видать, так не поняла.
Она отворачивается, тянет ниже подол, пытаясь прикрыть коленки, а потом просто сидит и рассматривает свои подрагивающие пальцы.
Что рыжая, стыдно?
Сты-ы-ыдно. Пробрало, наконец.
Она бордовая как помидор и такая несчастная, что даже хочется пожалеть. Но перебьется.
— Я тебе не нравлюсь? — наконец, выдает, жалобно шмыгая носом.
— Мне не нравится твоя дурь. Слишком высокая концентрация на квадратный сантиметр, — протягиваю ей салфетку.
Она смотрит на нее грустно, потом забирает, протирает слезы и сморкается.
Громко, протяжно. Как слон. Вообще не принцесса.
Я отворачиваюсь к окну, опираюсь локтем на дверь и закусываю костяшки на кулаке чтобы не засмеяться.
Ситуация настолько дурацкая, что уже не получается на нее злиться.
Ёжик, такой Ёжик.
Мы продолжаем сидеть в машине, молча глядя в разные стороны. Я слышу ее дыхание, сначала рваное измученное, но постепенно становящееся все тише и ровнее.
— Успокоилась? — оборачиваюсь к ней.
Она расстроенно кивает и ведет пальцем по стеклу, повторяя причудливый след, оставшийся после дождя.
— Расскажешь, что это было?
Лера тяжело вздыхает:
— Я не знаю.
— Это не ответ.
Еще более тяжелый вздох:
— С девочками общалась. Они все с парнями…
— И что?
— А я нет.
Мне не понять логики этих девочек.
— Что мешает? Ты красивая. Сама знаешь это. Внимание она тебя всегда обращают.
Лера недовольно морщится и мотает головой, так что рыжие кудри прыгают по плечам.
— Не нравится мне никто. Я не хочу с кем-то, лишь бы было. Это все не то.
— И поэтому написала мне?
Она замирает. Смотрит, изумленно хлопая глазами, понимая, что сама себя загнала в ловушку.
— Я… — тянет, пытаясь подобрать слова.
Кручу ладонью, подталкивая к продолжению. Спустя еще минуту мучений Вознесенская устало отмахивается:
— Не могу ответить на твой вопрос.
— Стыдно?
— Подбросишь? Или мне прямо здесь выходить?
Подброшу. Куда я денусь.
Досадливо крякнув, выхожу из машины, и перебираюсь вперед. Меня все еще штормит. В брюках тесно, в голове хер пойми что. После такой встряски в пору коньяк из горла хлестать.
— Ты забыл, — в просвет между сиденьями просовывает так и не раскрытую пачку презервативов. Член с штанах негодующе дергается, протестуя против такого расклада.
Все, воспитательный процесс закончился. Успокаиваемся.
— Себе оставь. Пригодится.
— Обойдусь, — перекидывает ее ко мне.
— Куда тебя везти?
— К остановке. Хочу просто покататься… на трамвае. Подумать.
Невольно оглядываюсь, ожидая очередного подвоха, но натыкаюсь на совершенно серьезный взгляд.
— Как знаешь. Трамвай, значит трамвай.
Глава 8
Демид
Ближе к вечеру, когда из офиса все расходятся, я сижу у окна и смотрю на вечерний город. На снующие по проспекту машины, на темное небо в багряных разводах, на пешеходов, спешащих по своим делам.
Мне тоже надо идти. Домой. Там новый диван, шторы. Эля.
Надо, но мне не хочется. Ни того, ни другого, ни третьего. Поэтому собираюсь и еду в городскую квартиру.
Там тихо, пусто, хорошо. Наливаю себе стакан виски, кидаю туда пару кубиков льда и иду к телевизору. Перещелкиваю каналы, пытаясь найти что-то интересное, но внимание растекается, и мысли снова возвращаются к рыжей.
Она у меня на подкорке. Влезла, как носорог наследила, натоптала, нагадила, а я вместо того, чтобы прогнать и забыть, снова думаю о ней. Какая-то странная потребность, не имеющая под собой никакой логической основы. Блажь. Прихоть ненормального.
Кажется, я до сих пор ощущаю ее прикосновение к паху. Одного мимолетного воспоминания хватает, чтобы член встал, натягивая домашние брюки. Все-таки надо было ехать домой. Потрахаться с Эльвирой, согнать тестостероновый всплеск и успокоиться.
Нет. Самообман. Не хочу Эльвиру. Не на нее сейчас так стоит, что даже больно.
На Ёжика. Глупого, одновременно пошлого и стеснительного, с длинными трепещущими ресницами и россыпью веснушек по щекам.
Сейчас у меня не получается на нее сердиться. Я устал и, как это ни глупо, соскучился. И по рыжим кудрям, и по глазам наглым, и по репликам, от которых мозг кипит и уши в трубочку сворачиваются. По духам этим беспардонно цветочным.
Вообще по всей Лерке целиком. И мне уже не хочется разбираться, что за херня творится у меня в голове и в остальных местах. Просто беру телефон и отправляю короткое сообщение:
«Приезжай».
Тут же жалею, но уже поздно — письмо доставлено адресату. Лера его читает практически сразу, но ничего не отвечает. Ни через минуту, ни через десять.
Зато пишет Эльвира. Спрашивает, как дела, все ли в порядке, где я.
Я ведь ее даже не предупредил, что поеду на квартиру. Даже не вспомнил, что надо предупредить. И что самое странное, вины не чувствую. Мне просто… все равно.
Пишу ей скупое сообщение: работал, устал, переночую в городе. Откидываю телефон и растекаюсь по спинке дивана, запрокинув голову и потирая лицо руками. Надоело все.
Мысли снова тянутся к Вознесенской.
Эх и придурок ты, Барханов. При-ду-рок!
Какое приезжай? Иди морду свою осунувшуюся умой и спать ложись.
— К черту, — хлопаю себя по коленям и рывком поднимаюсь с дивана.
Чтобы мозги прочистились мне нужен душ, мягкая постель и крепкий сон. Рабочая схема, которая всегда действует безотказно.
Привалившись спиной к стене, я долго мокну под тропическим дождём. Пытаюсь не думать о рыжей выскочке, насильно переключаю себя на другие проблемы, и вроде туман в голове начинает рассасываться. Даже удается настроиться на завтрашний рабочий день, но, когда выхожу из душа и беру в руки телефон, меня снова перетряхивает. Потому что там сообщение от Вознесенской. Еще короче, чем мое собственное. И еще нелепее.
