* * *
В последние годы перед кончиной Михаэль Энде начал писать книгу, которую он назвал «Рыцарь Родриго и его оруженосец». Три готовых главы он отпечатал набело. Но, к сожалению, не завершил работу. Спустя двадцать лет Виланд Фройнд дорассказал историю до конца.
Первая глава,
в которой недостаёт главного героя – причём неожиданно
Среди мрачного Средневековья, в среду, да к тому же в середине ночи, по просёлочной дороге, по лужам и ухабам, тряско громыхала повозка в виде вагончика, влекомая тремя ослами. Бушевала гроза, гром и молнии чередовались с такой быстротой, что уже не разберёшь, какая молния относится к какому грому. Дождь лил как из ведра, и вихри, как водится, в дебрях бушевали.
Когда говорят «среди мрачного Средневековья», это означает время, когда ещё не изобрели электрический свет, то есть ещё до того, как ваши прародители были маленькими детьми. А это невообразимо давно. Тогда не было ни лампочек накаливания, ни автомобильных фар, ни даже карманных фонариков и, разумеется, никакого дорожного освещения. Легко можно представить, как вороно-угольно-смоляно-мрачно было среди ночи на той просёлочной дороге.
Случись на той дороге в этот час какой-нибудь заблудший путник и повстречай он тот вагончик, ему бы ещё издали сквозь молнии и гром был слышен перезвон колокольчиков, подвешенных на упряжь трёх ослов. И он увидел бы во вспышках молний, что вагончик сделан в виде домика на четырёх колёсах, все стенки которого расписаны весёлыми фигурками. На островерхой двускатной крыше торчала жестяная дымовая труба, по бокам были окошки с подвешенными снаружи ящиками герани, а на задней стороне была дверь, да ещё с козырьком. Над окнами с обеих сторон красовалась витиеватая надпись:
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР ПАПЫ ДИКА
Господин директор, кругленький мужчина, сидел на облучке, закутавшись в огромный дождевик. С его широкополой шляпы капала вода, голова покачивалась в такт громыхания колёс, а круглое румяное лицо казалось дружелюбным и миролюбивым, поскольку он спал и спокойно похрапывал себе под нос. Громовые раскаты ему нисколько не мешали. Так же беззаботно цокали копытами его ослы. Они явно привыкли находить дорогу самостоятельно.
Внутренность вагончика едва освещалась масляной коптилкой, свисавшей с крыши на цепочке. В углу была печурка, на стене висели сковородки, кастрюли и мешалки. Рядом была обеденная ниша со столиком, скамейкой и двумя стульями – всё очень удобно и компактно. В другом углу размещалась двухъярусная кровать, внизу широкая двуспальная, а вверху, под самой крышей, с лесенкой, – полка поуже.
Всё остальное пространство заполняли куклы-марионетки, они болтались, свисая с потолка и с перекладин. Среди них были принцессы и короли, крестьяне и колдуньи, бюргеры и чародеи, были смерть и чёрт, шуты и лошади, драконы, турки и много-много рыцарей. На полу громоздились коробки и ящики, в которых хранились кулисы и мелкие вещи, нужные в кукольном представлении: щиты и сабельки, королевские скипетры, тарелки и деревья, кораблики и стульчики и мало ли чего ещё.
Куклы в мерцающем слабеньком свете казались живыми и покачивались, будто танцевали и болтали друг с другом.
На штанге занавески над обеденным столом сидел настоящий, очень яркий попугай, спрятав голову под крыло. Он спал. На широкой нижней койке лежала мама Дик под одеялом в красную клетку и храпела не менее самозабвенно, чем её муж на облучке, хотя куда изящнее и мелодичней.
Верхнее узкое спальное место пустовало. А дверь в задней стенке вагончика болталась от ветра и постукивала, незапертая. Кто-то, уходя, явно забыл её закрыть как следует.
Внезапно последовал сильный толчок, как будто колёса повозки налетели на камень, и весь вагончик накренился и опрокинулся на бок. Всё с грохотом посыпалось, и мама Дик вывалилась из кровати. Только попугай, вцепившись когтями в штангу занавески, удержался, но висел теперь вниз головой.
– О ужас, сгинь! – проверещал он. – Что такое?
Мама Дик выбралась из-под кучи кукол и громко крикнула:
– Эй, папа Дик, что там стряслось?
Снаружи сквозь бурю послышался голос её мужа:
– Вилли, Долли и Улли, как видно, опять задремали на ходу и въехали в дорожную канаву.
– Эфраим Эмануэль Дик, – гневно ответствовала его жена, – стыдись! Ты сваливаешь всё на трёх невинных ослов, а сам небось как раз и задремал. Как можно быть настолько безответственным!
Когда она называла его полным именем, это всегда было для папы Дика тревожным знаком. Он заглянул через дверь внутрь вагончика и сделал озабоченное лицо:
– Тебе не больно, сокровище моё?
– Не стоит разговора, – ответил попугай. – У Сократа сломалось только пёрышко в хвосте.
– Помолчи, Сократ, захлопни клюв, – сказал папа Дик, – я не тебя имел в виду. Ты не ушиблась, дорогая? С тобой всё в порядке?
Мама Дик выбралась наружу через покосившуюся дверь вагончика. Она была такая же румяная и круглая, как её муж. Из одежды на ней были лишь чепчик и ночная сорочка. Чмокнув мужа в знак примирения, она осмотрела опрокинутый вагончик.
– Ты думаешь, – спросила она, – мы сможем снова поставить его на колёса?
– Придётся попробовать. В этом богооставленном месте вряд ли можно найти постороннюю помощь. К счастью, кажется, ничего не сломалось. Втроём уж как-нибудь управимся. Малышу придётся тоже приналечь. А где он, кстати? Всё ещё внутри?
– Вряд ли, – забеспокоилась мама Дик. – Я думала, он всё это время был с тобой, на облучке.
– Нет, со мной его не было, – озадачился папа Дик.
Они испуганно переглянулись, потом стали кричать на два голоса внутрь вагончика:
– Эй, там! Малыш! Мальчик! Дитятко! Ты где? С тобой ничего не случилось? Скажи хоть что-нибудь, сынок! Ты там живой? Малыш, отзовись же!
– Здесь нет никого, – просипел попугай, – кроме разве что Сократа.
– О силы небесные! – ахнула мама Дик, всплеснув руками. – Где же он тогда? Где мой бедный мальчик? Мы потеряли его по дороге, но где и когда? Что с ним теперь?
И оба стали бегать в темноте и кричать во всё горло:
– Малыш! Мой мальчик! Сыночек! Откликнись, если ты нас слышишь! Куда ты подевался? Вернись, сыночек!
