— Дорогие товарищи по хромоте, слепоте, вывороченным костям и газовой отраве! Инвалиды! Отечеству угрожает опасность! Разные подозрительные люди, большевики и коммунисты (в зале хриплое хихиканье), хотят спровоцировать новую войну! Убит наш дорогой министр-социалист Пфеффер, автор пасифистской книги «Стройте броненосцы» и исследования о пользе двенадцатичасового рабочего дня! В кармане убитого найдено письмо с советским водяным знаком! Несознательные рабочие типографии вздумали бастовать, не желая огласить этот факт! Мы должны помочь правительству! Дадим рабочих! Составим резолюцию!
В зале поднялся необычайный крик. Правда, фон Шмейхелькатце мог бы поклясться, что разобрал в этом крике не то насмешку, не то злорадство, но мастер сидел рядом с ним, благоговейно поддакивая ораторам, и на лице его было такое доброе, патриотическое одушевление, что редактор устыдился своей нервозности.
Не прошло и получаса, как Союз инвалидов отобрал рабочих и составил резолюцию. В этой последней он шел дальше, чем предполагал редактор: Союз клялся служить правительству всеми своими работоспособными членами. Клялся возмещать бастующих. Клялся отомстить за убийство Пфеффера и помочь его раскрытию всеми мерами и ассигновывал крупную сумму на выписку знаменитого американского сыщика Боба Друка и на выставление трупа убийцы несчастного Франциска Вейнтропфена, с обещанием награды в тысячу марок тому, кто его опознает.
Этот взрыв патриотических чувств пришелся херру фон Шмейхелькатце далеко не по душе и, затаив тяжелое сомнение, он отправился назад.
Между тем в типографию «Золотой Истины» постучали, — и, среди глубокой ночи, один за другим, к мастеру проследовали штрейкбрехеры. Это была компания как на подбор. Возглавлялась она степенным малым в стальном корсете и с перешибленным позвоночником. За ним шли инвалиды на костылях, безрукие с пустыми рукавами, кривые, косые, глухие, глухонемые, трясшиеся в нервной судороге. В ярком свете электрических лампочек их лица, с темными впадинами и скулами, казались хихикающими. Тени от костылей, горбов, деревяшек плясали на стене, пустые рукава болтались наподобие крыльев. Даже шум их шагов напоминал пересыпанье костяшек. Заглянув в типографию, херр Шмейхелькатце почувствовал настоящее сердцебиение и должен был немедленно вытащить из кармана флакончик с нюхательной солью, чтоб не упасть в обморок.
Глава десятая
ТРУП В МОРГЕ
Горный прирейнский городок Зузель с острыми крышами и колокольнями, виноградными склонами, кривыми улицами, трубами и развалинами крепости — преобразился в несколько дней. Он наполнился толпой безруких, безногих, безносых. Инвалиды прыгали на костылях, ползли на тележках, размахивали пустыми рукавами. Они деловито кишели на панелях, в скверах, в общественных учреждениях. Социалистическое правительство получило в их лице поразительную поддержку, а именно:
Американский сыщик, Боб Друк, чья звезда начинала затмевать другие сыскные имена, был выписан; труп неизвестного бродяги, покусившегося на Карла Крамера и убившего его секретаря, был заморожен и выставлен в морге, несмотря на ярые протесты самого Карла Крамера.
Тотчас же на всех столбах и стенах запестрело:
Началось паломничество, равного которому Зузель не видел со дня въезда последнего пфальцграфа. Морг был открыт от девяти до трех. На столе, окруженном охраной в двенадцать инвалидов, мирно покоился замороженный убийца. Это был белобрысый человек с седеющими висками, вялыми чертами лица и скверным цветом кожи. Рост у него средний, фигура коренастая, одно плечо выше другого. Одет в холстинковую рубаху, сильно изодранную на груди. Босые ноги волосаты. На левой ступне шесть пальцев.
В Зузеле не осталось мальчишки, который не побывал бы в морге.
Женщины с грудными ребятами, старики, старухи, подростки, учащиеся, студенты, любители приключений, опереточные артисты, приезжие со всех концов Германии напирали один на другого, записывались в очередь, выстаивали сутками, подкупали часовых, устраивали истерики, чтоб пробраться в страшную залу. Войдя туда, они немедленно оглядывали убийцу и немедленно в нем разочаровывались.
Дамы находили его неинтересным.
Мужчины — хилым.
Спортсмены — неуклюжим.
Дети — обыкновенным.
И всем в один голос он казался не стоящим ровно никакого внимания. Тем поразительнее было зрелище двенадцати инвалидов, окружавших убийцу. Первый был с вытекшими глазами. Второй с искривленным позвоночником. Третий без рук. Четвертый без ног. Пятый с синим цветом лица. Шестой с оторванным подбородком. Седьмой в вечных язвах. Восьмой в пятнах. Девятый с дырой вместо носа. Десятый без плеча. Одиннадцатый с вырванным горлом, замененным вытянутым куском пищевода. Двенадцатый был круглым обрубком, сидевшим на деревянной подставке, подобно бенгальскому идолу.
Разинув рот и испуганно таращась, отшатывались от них дети. Женщины плакали. Мужчины проходили стыдливо, пряча здоровые руки и ноги за собственную спину.
В конце каждого дня неизменно выходило, что убийцу никто не опознал. Но зато инвалидов весь город запомнил с поразительной ясностью.
— Брр! — морщились жены, обнимая по ночам своих мужей, — как подумать, котик, что и ты мог бы быть всего только до пояса! И кому это нужно, — воевать!
В один из таких дней безрукий инвалид, стоявший у изголовья убийцы и внимательно осматривавший толпу, заметил странного мужчину. Это был древний старик с лицом в опаловых складках. Нижняя губа его висела до подбородка. Глаза, прикрытые целым лесом седых бровей, глупо моргали. Он пришел с утра и выстоял до конца. Когда же последний посетитель вышел, дав у сторожа подписку, что не знает убийцы, старик самолично запер дверь, подошел, трясясь, к безрукому инвалиду и шепнул ему на ухо:
— Менд-Месс!
С этими словами он сорвал парик, брови и прочую живопись, обнаружил веселое круглое лицо с карими глазами и чувственным ртом, — лицо знаменитого американского сыщика, Боба Друка, — и дружески пожал инвалидам кому руку, а кому рукав.
Глава одиннадцатая
ДНЕВНИК БОБА ДРУКА
Как только ребята из Велленгауза дали мне телеграмму, я потолковал с Миком, взял чемоданишко и перелетел океан. Работа предстоит интересная. Ребята играют в патриотов, а я в правительственного сыщика.
По приезде сделал визиты властям и моему начальству — здешнему главному следователю, сыщику Карлу Крамеру.
Кстати, что находят жуткого в Крамере? Он произвел на меня приятное впечатление. Маленький больной человек, забинтованный, как кукла, с больными глазами, вечным катаром горла и экземой на подбородке. Никого никогда не принимает, а Боба Друка, чорт возьми, принял тотчас же и угостил отличным турецким кофе. Мы говорили два часа. Точнее — я говорил, а он слушал (ему запрещено говорить). Развел турусы. Уверил, что большевизм считаю злокачественной язвой.
