Но когда вернулись чувства, накатила такая тягучая и невыносимая тоска, что внутри все сжалось, будто его боль осталась вместе с ней, заглушая все приятные ощущения, которые она только что пережила. Перевернувшись на бок, Лика прижала к груди ладонь, пытаясь унять разгулявшиеся чувства, и ощущая, как по щекам стекают соленые капли. Поджимая к себе ноги, она свернулась в комочек боли, ЕГО боли, и, наконец, ощущая, какой липкой стала кожа после его прикосновений. Его тьма оставила на ней свои следы. Но она не чувствовала отвращения в этот раз, как бывало раньше. Она чувствовала жгучее сожаление, что ничем не может помочь.
И постепенно к ней стало возвращаться трезвое сознание, проясняя мысли. Но боль не утихала, она лишь свернулась внутри нее, найдя себе уютное местечко, и оставив о себе напоминание в виде горечи. Такое с ней было впервые, как и все, что тут сегодня происходило.
Вопросы! Вопросы! Вопросы! Они атаковали ее, как свора голодных и диких котов. Кто же этот незнакомец? Зачем он приходил? Почему ушел? Когда же вернется, и когда она снова сможет его увидеть? Почему не овладел ею? И что вообще происходит?! Кем же была та дикая и рогатая стайка "обезьян"? И что же ей теперь делать с испорченными картинами?
Оглядев комнату, Лика застонала. Вокруг было все плохо... очень плохо. В ее студии царил полный бардак, какого еще не знала эта комната при всей одержимости и порой невнимании её хозяйки к мусору. Хотя, и не все было так безнадежно, кое-что осталось целым. Только вот...
Смахнув с глаз слезы, Лика подползла к холсту, на котором сегодня пыталась запечатлеть своего незнакомца, и на который было страшно смотреть. Картина было испорчена безвозвратно. Но как же так! Она должна нарисовать его портрет, ей НУЖЕН этот портрет. Она хотела смотреть на ЕГО лицо бесконечно, и если этого не желал позволять ей сам незнакомец, у нее, хотя бы, будет изображение как его частичка. Это казалось ей таким жизненно необходимым, что Лика поднялась на ноги, вернула на место мольберт, поставив на него чистый холст, отыскала карандаш, и даже не заботясь об одежде, снова села рисовать знакомые черты.
И не важно, что она устала, не важно, что в комнате не горит свет, которого ей вскоре станет достаточно с улицы, где уже пробивались первые лучи солнца. Как и не важно, что хочется плакать, даже выть от тоски. И совсем не важно, что ей ни капельки не стыдно после того, что она позволила постороннему мужчине... нет, он уже не был посторонним... и никогда им не был. Он был тем, кого признали ее душа и тело как кого-то родного и необходимого. И она нарисует его портрет, и не для кого-нибудь, а для себя. И пока карандаш скользил по бумаге, в голове Лики продолжали крутиться вопросы: "Ей показалось, или он назвал ее по имени?.. И как же зовут... ее незнакомца?.."
* * *
Он горел. Он полыхал факелом в самом сердце адского пекла, и пекло полыхало внутри него. Едва убрав руки с кожи девушки, он бросился в Ад, где ему было самое место, и где он мог свободно спустить с цепи свою сущность - свой внутренний, неудержимый огонь. Его плоть, подаренная ему лишь для наслаждения и разврата, не горела. Она просто невыносимо ныла, и никакое пламя не могло выжечь из него это ощущение всепоглощающей нужды, которая заставила его упасть на колени, опустить голову в раскрытые ладони и закричать в унисон с отвергнутыми душами.
Грядут перемены... Как масштабно звучали эти слова, эхом прокатываясь по всем закоулкам Ада, и как остро он сейчас ощутил на себе их смысл. Похоже, перемены пришли и к нему.
Сколько веков он не знал такого влечения? Вечность? Или вообще никогда? Эта девушка... одним своим появлением она нарушила весь обыденный ход его существования. Ему не стоило поддаваться такому соблазну. Слишком велик он оказался. Ее чистота манила, ее свет убивал, а ее плоть скручивала его в тугой узел от безумной... безмерной необходимости в ней.
Анжелика... прекрасна, чиста, необычна... идеальна!
Такая невинная и такая готовая дать ему то, в чем он нуждался, без страха и сожаления, прекрасно чувствуя его тьму, и мало того, откликаясь на нее, понимая его природу... это было совсем не то, что он когда-то знал. Это было чем-то большим, слишком огромным, чтобы осознать сразу и привычно среагировать. И это случилось тогда, когда он думал, что уже ничто в мире неспособно его взволновать. И случилось почти так же, как когда-то первый, плотский Грех, который навеки стал его проклятьем, увлек в свои сети, поглощая и не оставляя права для спасения.
Но Рэмиэль не просто возжелал эту девушку, она стала непомерной, сильнейшей потребностью, с первого взгляда, с первого касания, с первого стона в его губы, раскрытые для нее. И каким же невыносимым препятствием оказалась невинность этой девушки. И не только ее Свет, уже давно забытый, такой тягучий, обволакивающий, болезненный, манящий и желанный, был тому причиной. Рэмиэль просто не имел права прикасаться к такому непорочному созданию. И не с него должен был начаться этот ее Грех. Он мог только наслаждаться теми, кто его уже познал, без любви, без чувств, кто был запятнан перед Небом, так же как и он. Таково было условие его сделки, навязанное ему Дьяволом, словно в насмешку. Он не мог прикасаться к Свету, он мог только наблюдать за ним издалека, но зато свободно купался в пороке, топя в нем как себя, так и то прелестное создание, которое окажется на его пути.
О, Небо! Его проклятье, как никогда прежде, показалось ему сейчас самой настоящей адской мукой. Но он уже слишком давно со всем смирился, и уже давно для него все потеряло смысл. Так стоит ли сейчас поддаваться очередному искушению? Нет...
Пламя побежало по телу Рэмиэля, затухая от пят и собираясь в ладони, где туго сжавшиеся пальцы оборвали его последний танец.
Нет смысла, нет цели, нет надежды... и остается только на миг закрыть глаза и открыть их с закатом, чтобы вслед за тьмой снова раскинуть крылья над миром порочных и добродетельных душ, где теперь для него отчетливо и ярко светилась лишь одна из них.
* * *
Уже третий холст полетел в дальний угол. Кусая губы, Лика смотрела на четвертое белое полотно, не решаясь к нему прикасаться. У нее больше не получалось нарисовать своего незнакомца. Почти те черты, почти то лицо, и все же... только почти. Ей нужно отвлечься и отдохнуть. Она слишком спешила и спала всего пять часов, после чего снова села за мольберт. За окном солнце уже опускалось за горизонт, обещая погрузить комнату во мрак, где странным образом в одну ночь перегорели все лампочки, о которых у нее не было времени позаботиться сегодня днем.
Она едва нашла время очистить студию от мусора, не переставая удивляться необычным следам, которые сейчас были хорошо видны даже на потолке. Кажется, те маленькие обезьянки наступили в краску и обтоптали ей всю комнату разноцветными мазками. Это было даже забавно и любопытно, потому что она терялась в догадках, кому бы могли принадлежать эти следы. Лика решила их оставить, как напоминание об этой ночи, которое позволяло ей верить, что все происходящее не было сном.
Сном...
С мечтательной улыбкой Лика закрыла глаза и прикоснулась к своим губам, вспоминая, как к ним дотрагивались нежные пальцы. Она облизнула губы, пытаясь пробудить пережитые ощущения. И от этой попытки по ее телу прокатилась приятная дрожь, отзываясь внизу живота тягучим, ноющим желанием почувствовать все это снова. Лика опустила туда руку, сжимая пальцы так же, как сегодня ночью там сжимались пальцы незнакомца... как вдруг, внезапный и резкий звук грубо прервал ее мечтания. Взвизгнув, Лика свалилась с пуфика, бросая возмущенный взгляд на разрывающийся мобильный, который вибрировал и мигал на том месте, где она только что сидела.
