– Мазила! – кричали ему со всех трибун. – Марала! Как ты играешь?
Но он, прославленный вратарь первого класса, продолжал выходить нетвердым шагом из ворот в сторону, лишь только приближались шайбовцы.
– Ты что, очумел, Гришка, что ли? – бесновался за сеткой Егорушка, и вратарь отвечал ему со стоном:
– И верно, очумел. Меня все время как будто кто за шиворот волочит. Я упираюсь, а он меня толкает из ворот. Я к мячу, а он меня к штанге прижимает так, что не оторваться.
– Ой, и худо же тебе, Гриша!
– И не говори… Срам-то какой, скандал на всю Европу!
Но вот наконец зубиловцы прорвали фронт нападения и полузащиты «Шайбы» и яростно повели мяч к ее воротам.
Защита шайбовцев от долгого бездействия разложилась и не смогла быстро мобилизовать свои силы на борьбу с неожиданной опасностью. А вратарь – тот и вовсе сидел себе спокойно на травке и лузгал дынные семечки.
Пока он, давясь непрожеванными семечками, вскакивал на ноги, зубиловцы ударили по незащищенным воротам, в самый центр.
– Хоттабыч, миленький, дорогой, дай зубиловцам хоть размочить игру! – взмолился в этот момент Волька.
Но Хоттабыч прикинулся, будто ничего не слышит, и мяч, летевший в центр ворот, неожиданно свернул к левой штанге и ударился об нее с такой силой, что пролетел через все поле, старательно облетая всех встречавшихся на его пути зубиловцев, как если бы он был живой, и плавно и мягко вкатился в многострадальные ворота «Зубила».
24:0! При игре равных примерно по силе команд этот счет просто поражал. И тогда Волька совершенно вышел из себя.
– Я требую… я, наконец, категорически приказываю тебе немедленно прекратить это издевательство! – прошипел он, глотая слезы, Хоттабычу. – А то я навсегда прекращаю с тобой знакомство. Выбирай: я или «Шайба»!
– Ты ведь сам болельщик, о прекраснейший из гневающихся. Так неужели ты не можешь меня понять? – запротестовал Хоттабыч с отчаянием, но, почуяв по Волькиному тону, что на сей раз действительно может прийти конец их дружбе, он простонал: – Я смиренно жду твоих дальнейших приказаний.
– Зубиловцы не виноваты, что ты болеешь за «Шайбу», а ты их опозорил перед всей страной. Сделай так, чтобы все видели, что они не виноваты в своем проигрыше.
– Слушаю и повинуюсь, о юный вратарь моей души.
Еще не замолкла сирена судьи, извещавшая о конце первого тайма, как все одиннадцать игроков команды добровольного физкультурного общества «Зубило» дружно начали чихать, кашлять и сморкаться. Кое-как построившись в затылок и вяло перебирая ногами, они поплелись унылой рысцой, непрерывно чихая, сморкаясь и кашляя, в свою раздевалку.
Через минуту туда вызвали врача: вся команда чувствовала себя нездоровой. Врач пощупал у всех пульс, предложил всем снять майки, потом осмотрел у всех полость рта и, в свою очередь, вызвал в раздевалку судью.
– Вот что, Лука Евгеньевич: придется матч отложить, а сегодняшний счет признать недействительным.
– А позвольте узнать, почему? – удивился судья.
– А потому, – растерянно произнес врач, – что команда «Зубила» не может быть по крайней мере семь дней выпущена на футбольное поле – она вся сплошь больна.
– Больна? Чем?
– Очень странный медицинский случай, Лука Евгеньевич. Все эти одиннадцать вполне взрослых товарищей одновременно заболели детской болезнью – корью. Я бы, Лука Евгеньевич, сам не поверил, если бы только что не осмотрел их всех самым тщательным образом.
Редкий факт, когда одиннадцать взрослых спортсменов вторично в своей жизни и одновременно заболели корью, а на другой день проснулись совершенно здоровыми, был подробно описан в статье известного профессора Л. И. Коклюш, напечатанной в научном медицинском журнале «Корь и хворь». Статья называется «Вот тебе и раз!» и пользуется таким успехом, что в библиотеках номер журнала с этой статьей совершенно невозможно достать: он все время находится на руках. Так что вы, дорогие читатели, лучше всего его и не ищите. Все равно не найдете. Только зря время потратите.
Примирение
Облачко, прикрывавшее солнце, тотчас же по миновании надобности уплыло за горизонт. Снова стало жарко и совсем светло.
Восемьдесят тысяч человек, население приличного дореволюционного губернского города, медленно расходились со стадиона, с трудом, просачиваясь сквозь тесные бетонные проходы.
Люди не спешили: каждому хотелось высказать свои соображения по поводу небывалых обстоятельств так странно закончившегося матча. Приводились догадки одна другой оригинальней. Но даже самые горячие головы не могли себе представить что-нибудь, хоть отдаленно напоминавшее действительные причины срыва состязаний.
Только четыре человека не принимали участия в дискуссии. Они покинули северную трибуну, храня полное молчание. Молча влезли в переполненный вагон троллейбуса, без единого слова вылезли из него у Охотного ряда и разошлись по домам.
Хоттабыч никогда еще не видел Вольку таким хмурым.
– Прекрасная игра футбол, – осмелился наконец нарушить молчание Хоттабыч.
– М-да-а, – промычал в ответ Волька.
– Сколь сладостен, я полагаю, миг, когда ты забиваешь мяч в ворота противника, – продолжал упавшим голосом старик. – Не правда ли, о Волька!
– М-да-а, – снова промычал Волька.
– Ты все еще на меня сердишься, о форвард моего сердца? Я умру, если ты мне сейчас же не ответишь.
– Ты еще спрашиваешь! – грозно ответил ему Волька и так фыркнул, что прохожие обратили на него внимание. – Ну и заварил ты кашу, старик! Всю жизнь буду помнить. Скажите, пожалуйста, какой болельщик объявился! Не-е-ет, больше мы с тобой на футбол не ходим! И билетов твоих не надо.
– Твое слово для меня закон, – поспешно отвечал Хоттабыч, очень довольный, что так дешево отделался. – Мне будет вполне достаточно, если ты мне изредка будешь рассказывать о состязаниях своими словами.
И они продолжали свой путь прежними друзьями. Недалеко от Волькиного дома они услышали шум, крики и чей-то плач.
– Начинается, – озабоченно сказал Волька. – Опять Вакса Кочерыжкин со своей шайкой никому проходу не дает. Его имя Васька, но его все Ваксой зовут – такой он грязный. Давай лучше перейдем на другой тротуар, а то он и к нам придираться будет.
– Нет, почему же, о Волька? Не лучшие ли будет, если мы пойдем здесь? – возразил ему Хоттабыч решительным тоном.
Случай в отделении милиции
Минут через десять, после описанного выше разговора в комнату дежурного по районному отделению милиции застенчиво вошли, крепко держась за руки, пять ребят в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет.
– Кто здесь будет дежурный по отделению? – спросил старший из ребят таким убитым голосом, что даже камень не выдержал бы и залился слезами сострадания.
