– Вот это да! – произнес мечтательно Волька, не встретив абсолютно никаких возражений со стороны Жени. – Вот это поездочка! Все отдай – не жалко!
– Только прикажите, о превосходнейшие мои друзья, и вы поедете, куда только захотите! – пылко сказал Хоттабыч, горевший желанием отблагодарить чем-нибудь своих юных учителей.
Но Волька вместо ответа только еще раз вздохнул. А Женя пояснил тут же старику причину этого безнадежного вздоха:
– Нет, Хоттабыч, нам на «Ладогу» не попасть. На нее, брат, только знатные люди могут рассчитывать попасть.
Переполох в Центральном экскурсионном бюро
В тот же день в канцелярию Центрального экскурсионного бюро пришел старичок в белом полотняном костюме, шляпе канотье и причудливых, расшитых золотом и серебром туфлях с загнутыми кверху носами. Он вежливо осведомился, имеет ли он счастье находиться в покоях высокого учреждения, дарующего людям благоуханную радость путешествий. Получив от удивленной таким витиеватым вопросом секретарши утвердительный ответ, старичок так же изысканно справился, где сидит тот достойный всяческого уважения муж, от которого зависит поездка на ледокольном пароходе «Ладога».
Ему указали на сотрудника, сидевшего за обширным письменным столом, заваленным грудами писем.
– Только, гражданин, учтите: мест на «Ладоге» уже нет, – добавили ему при этом.
Но старик ничего не ответил, поблагодарив кивком головы, молча подошел к сотруднику, молча отвесил ему глубокий, но полный достоинства поклон, молча вручил ему завернутый в газетную бумагу круглый пакет, снова поклонился и так же молча повернулся и ушел, провожаемый недоуменными взглядами всех сотрудников, бывших свидетелями этой необычной сцены.
Сотрудник развернул газетную бумагу, и перед его глазами предстало странное письмо. Это был желтоватый пергаментный свиток с болтавшейся на золотистом шелковом шнурке большой зеленой восковой печатью.
– Видали вы когда-нибудь что-либо подобное? – громко спросил сотрудник, с которого мигом сошла сонная одурь.
Он развернул свиток так, чтобы никто, кроме него, не смог прочитать, что там написано, и, издав удивленное восклицание, побежал немедленно докладывать о свитке начальнику сектора особо дальних экскурсий. Тот сразу, бросив все текущие дела, помчался вместе с ним к самому директору.
– В чем дело? – недовольно встретил их директор. – Разве вы не видите – я занят.
Вместо ответа заведующий сектором молча развернул перед ним свиток.
– Что это? – спросил директор. – Из музея?
– Нет, из текущей почты, Матвей Касьяныч.
Матвей Касьяныч всегда старался показать своим подчиненным, что он ничему не удивляется. Но на этот раз он все же не смог удержаться от удивленного восклицания:
– Из почты? А что в нем написано?.. Ну, знаете ли, – сказал он, ознакомившись с содержанием пергаментного свитка, – все со мной бывало, а такого письма я в жизни не получал. Это, наверное, писал сумасшедший.
– Если и сумасшедший, Матвей Касьяныч, то, во всяком случае, очень зажиточный, – отозвался заведующий сектором особо дальних экскурсий. – Попробуйте-ка достать пергамент: это вам станет в хорошую копеечку.
– Нет, вы послушайте только, что здесь написано, – продолжал между тем Матвей Касьяныч, совершенно забывая, что его собеседники раньше его ознакомились с содержанием этого послания. – Это ведь типичный бред. «Досточтимому начальнику удовольствий, неподкупному и высокопросвещенному заведующему сектором особо дальних путешествий, да славится имя его среди почтеннейших и благороднейший граждан города Москвы», – прочитал Матвей Касьяныч и подмигнул заведующему сектором:
– Это вам, Иван Иваныч.
Иван Иваныч смущенно хмыкнул.
– «Я, Гассан Абдуррахман, – продолжал между тем читать Матвей Касьяныч, – могучий джинн, великий джинн, прославленный своей силой и могуществом в Багдаде и Дамаске, в Вавилоне и Сумире, сын Хоттаба, великого царя злых духов, отрасль вечного царства, которого династия любезна Сулейману ибн Дауду – мир с ними обоими! – которого владычество приятно их сердцу. Моим благословенным деяниям возрадовался Аллах и благословил меня, Гассана Абдуррахмана, джинна, чтущего его. Все цари, сидящие во дворцах всех четырех стран света, от Верхнего моря до Нижнего, и в шатрах живущие цари Запада – все вместе принесли мне свою тяжелую дань и целовали в Багдаде мои ноги.
Проведал я, о почтеннейший из заведующих секторами, что вскоре имеет отплыть из города Архангельска без парусов идущий корабль, именуемый „Ладога“, на котором совершат увеселительное путешествие знатные люди разных городов. И вот желательно мне, чтобы среди них были и три юных моих друга, коих достоинства столь многочисленны, что даже краткий их перечень не может уместиться на этом свитке.
Я, увы, не осведомлен, как велика должна быть знатность человека, дабы он мог удостоиться этого прекрасного путешествия. Но сколь бы высоки ни были эти требования, мои друзья все равно полностью и даже с лихвой им удовлетворят. Ибо в моих силах, поверьте мне, сделать их князьями или шейхами, царями или королями, знатнейшими из знатных, богатейшими из богатых, могущественнейшими из могущественных.
Семь и семь раз к стопам твоим припадая, шлю я тебе свой привет, о мудрый заведующий сектором, и прошу сообщить, когда явиться мне со своими юными друзьями на борт упомянутого корабля, да минуют его бури и бедствия в его далеком и опасном пути.
К сему подписался Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб – могучий джинн».
В самом низу был приведен для ответа адрес Вольки Костылькова.
– Бред, – заключил Матвей Касьяныч, свертывая свиток. – Бред сумасшедшего. В архив – и делу конец.
– Все-таки лучше ответить. А то этот свихнувшийся старичок будет к нам ходить по пяти раз в день справляться, как обстоят дела насчет его ходатайства.
– Работать нельзя будет, уверяю вас, – возразил Иван Иваныч и через несколько минут лично продиктовал машинистке необыкновенно тактичный и вежливый ответ.
Так, впрочем, надлежит отвечать всем, но особенно сумасшедшим.
Кто самый знатный?
Конечно, Хоттабыч поступил страшно неосмотрительно, дав для ответа Волькин адрес. Это ведь была чистая случайность, что Волька встретил почтальона на лестнице. А что было бы, если бы этой счастливой встречи не произошло? Письмо Центрального экскурсионного бюро попало бы тогда в руки родителей, и начались бы расспросы, и заварилась бы такая каша, что даже подумать о ней неприятно. Костыльков-младший не так уж часто получал письма на свое имя: не то три, не то четыре раза – за всю свою жизнь. Поэтому он, узнав от почтальона, что на его имя есть письмо, очень удивился. А увидев на конверте штамп Центрального экскурсионного бюро, он совсем оторопел, тщательно осмотрел его со всех сторон, даже неизвестно зачем понюхал его, но почувствовал только сладковатый запах гуммиарабика. Тогда он дрожащими руками вскрыл конверт и несколько раз, ничего не понимая, перечитал коротенький, но вежливый ответ Ивана Иваныча:
