Некоторое время после этого разговора ребята еще бесцельно слонялись по пароходу. На палубах становилось все меньше и меньше народу. Наконец отправились в свои каюты и наши друзья. Вскоре на всей «Ладоге» остались бодрствовать только те, кто был занят на вахте. Но и они то и дело ловили себя на том, что их убаюкивает шум машин, плеск волн, шлепавшихся о борта судна, беспокойное шипенье воды за кормой и монотонный грохот льдин, попадавших под форштевень.
Тишина и покой воцарились на «Ладоге». Из всех кают доносился мирный храп и сонное посапывание, как будто дело происходило не на большом пароходе, затерявшемся в двух с половиной тысячах километров от Большой земли, в суровом и коварном Баренцевом море, а где-нибудь под Москвой, в тихом и уютном доме отдыха, во время мертвого часа. Здесь даже были, так же как и в палатах домов отдыха, задернуты шторы на иллюминаторах, чтобы не мешал уснуть яркий солнечный свет.
Риф или не риф?
Впрочем, очень скоро выяснилось, что между «Ладогой» и домом отдыха все же существует большая разница. В самом деле, если не считать крымского землетрясения, старожилы домов отдыха не запомнят случая, когда кого-нибудь сбросило бы с кровати во время сна. Между тем не успели еще экскурсанты заснуть в своих каютах, как раздался сильный толчок, и они посыпались со своих коек на пол, как спелые плоды. В то же мгновение прекратился ровный гул машин. В наступившей тишине послышалось хлопанье дверей, топот ног экскурсантов, выбегавших из кают, чтобы узнать, что случилось. С палубы доносились громкие слова команды.
Волька свалился со своей верхней койки очень удачно. Он тотчас же вскочил на ноги, машинально потирая рукой ушибленные места. Не разобрав спросонок, в чем дело, он решил, что свалился по собственной неосторожности, и собрался снова залезть к себе наверх, но донесшийся из коридора гул встревоженных голосов убедил Вольку, что причина его падения, очевидно, значительно серьезней, чем он предполагал.
«Неужели мы наскочили на подводную скалу?» – подумал он, поспешно натягивая на себя штаны, и тут же поймал себя на том, что эта мысль не только не испугала его, но даже доставила какое-то странное, жгучее чувство тревожного удовлетворения.
«Как это здорово! – пронеслось у него в мозгу, пока он лихорадочно зашнуровывал ботинки. – Вот я и попал в настоящее приключение! Красота! На тысячи километров кругом ни одного ледокола. У нас, может быть, и радиостанция не работает?»
Вмиг он нарисовал романтическую картину: корабль терпит бедствие, запасы пресной воды и продовольствия иссякают, но все экскурсанты и команда «Ладоги» держат себя мужественно и спокойно, как надлежит советским людям. По-прежнему продолжаются на «Ладоге» научные работы (по совести говоря, ни одного научного работника на пароходе не было). Но лучше всех ведет себя, конечно, он – Волька Костыльков. О, Волька Костыльков умеет мужественно смотреть в глаза опасности! Он всегда весел, он всегда внешне беззаботен, он подбадривает унывающих. А когда от нужды и лишений заболевает капитан «Ладоги» – Степан Тимофеевич, он, Волька, по праву берет руководство экспедицией в свои руки…
– Какова причина, нарушившая сон, столь необходимый твоему не окрепшему еще организму? – прервал его сладостные мечты позевывавший со сна Хоттабыч.
– Сейчас, старик, узнаю, ты только не беспокойся, – подбодрил Волька Хоттабыча и побежал наверх.
На спардеке, у капитанской рубки, толпилось человек двадцать полуодетых экскурсантов, о чем-то тихо переговаривавшихся. Чтобы поднять их настроение, Волька сделал веселое, беззаботное лицо и покровительственно произнес:
– Спокойствие, товарищи, прежде всего спокойствие! Для паники нет никаких оснований.
– Вот это верно сказано – насчет паники. Золотые слова, молодой человек. Вот ты и возвращайся к себе в каюту и спокойненько ложись спать, – ответил ему, улыбнувшись, один из экскурсантов. – А мы тут, кстати, как раз и не паникуем.
Все рассмеялись, и только Волька почувствовал себя как-то неловко. Кроме того, на воздухе было довольно свежо, и он решил на минутку сбегать в каюту, чтобы накинуть пальтишко.
– Прежде всего спокойствие, – сказал он дожидавшемуся его внизу Хоттабычу, – никаких оснований для паники нет. Не пройдет и десяти дней, как за нами приедут на каком-нибудь мощном ледоколе и преспокойно снимут нас с мели. Можно было бы, конечно, сняться и самим, но слышишь: машины не шумят. Что-то в них испортилось, а что именно, никто разобрать не может. Конечно, нам придется испытать кое-какие лишения, но будем надеяться, что никто из нас не заболеет и не умрет.
Волька с гордостью слушал самого себя. Он и не предполагал, что умеет так легко успокаивать людей.
– О, горе мне! – неожиданно засуетился старик, бестолково засовывая босые ноги в свои знаменитые туфли. – Если вы погибнете, я этого не переживу. Неужели мы напоролись на мель? Увы мне! Уж лучше бы шумели машины. А я хорош! Вместо того чтобы использовать свое могущество на более важные дела, я…
– Хоттабыч, – строго сказал тогда Волька, – докладывай немедленно, что ты там такое натворил?
– Да ничего особенного я не натворил, о справедливейший Волька ибн Алеша. Просто, заботясь о твоем спокойном сне, я позволил себе приказать машинам не шуметь.
– Ты с ума сошел! – ужаснулся Волька. – Теперь я понимаю, что случилось. Ты приказал машинам не шуметь, а работать без шума они не могут. Поэтому ледокол так внезапно и остановился. Сейчас же отменяй свой приказ, а то еще, того и гляди, котлы взорвутся.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал дрожащим голосом Хоттабыч.
В ту же минуту машины вновь зашумели, и «Ладога» как ни в чем не бывало тронулась в путь, оставив капитана, судового механика и все остальное население парохода теряться в догадках о причине внезапной и необъяснимой остановки машин и столь же загадочного возобновления их работы.
Только Хоттабыч и Волька знали, в чем дело, но по вполне понятным соображениям никому об этом не рассказали. Даже Сереже и Женьке.
Обида старика Хоттабыча
К утру «Ладога» вошла в полосу густых туманов. Она медленно продвигалась вперед, каждые пять минут оглашая пустынные просторы мощным ревом своей сирены. Так полагалось по законам кораблевождения. В туманную погоду корабли должны подавать звуковые сигналы, все равно, находятся ли они на самых бойких морских дорогах или в пустыннейших местах Северного Ледовитого океана.
Сирена «Ладоги» нагоняла на ее пассажиров тоску и уныние. На палубе было неинтересно и сыро, в каютах было скучно. Поэтому все стулья и диваны в кают-компании были заняты экскурсантами. Одни играли в шахматы, другие – в шашки, третьи – в подкидного дурачка. Неожиданные таланты в этой игре вдруг проявил Сережа, неизменно выходивший победителем и к обеду завоевавший грозное звание «заслуженного мастера подкидного дурака».
По многу раз переиграли все патефонные пластинки, перепели хором и в одиночку все знакомые песни. Потом изъявил желание спеть старик Хоттабыч, вызвав шумное и веселое одобрение собравшихся.
