– А если я вам скажу, что ваш брат жив? А если я вам покажу его живым и здоровым, тогда вы пощадите Сережу?
– О, если бы я увидел моего дорогого Гассана, тогда твой приятель остался бы жить до тех пор, пока он не постареет по-настоящему! И тогда это случится, уверяю тебя, очень нескоро. Но если ты обманываешь меня… О, клянусь, тогда никто из находящихся здесь не спасется от моего справедливого гнева!
– Подождите, в таком случае, одну, только одну минуточку! – обрадованно воскликнул Волька, рванул дверь каюты и через несколько секунд ворвался в кают-компанию, где Хоттабыч беззаветно сражался в шахматы со Степаном Тимофеевичем.
– Хоттабыч, миленький, – взволнованно залепетал Волька, – беги скорее со мною в Сережину каюту, там ждет тебя очень большая радость…
– Для меня нет большей радости, чем сделать мат высокочтимому моему другу Степану Тимофеевичу, – степенно отвечал Хоттабыч, задумчиво изучая положение на доске.
– Хоттабыч, не задерживайся здесь ни на одну минуту, я тебя очень и очень прошу немедленно пойти со мною вниз!
– Хорошо, – отвечал Хоттабыч и сделал ход ладьей. – Шах!.. Иди, о Волька, я приду, как только выиграю, а это, по моим расчетам, произойдет не позже как через два-три хода.
– Это мы еще посмотрим, – бодро возразил Степан Тимофеевич, – это еще бабушка надвое сказала. Вот я сейчас немножко подумаю и…
– Думай, думай, Степан Тимофеевич, – иронически ухмыльнулся старик, – все равно ничего не придумаешь. Почему не подождать? Пожалуйста.
– Некогда ждать! – воскликнул с отчаянием Волька и смахнул рукой фигуры с доски. – Если ты сейчас со мною не спустишься бегом вниз, то и я, и Сережа, и Женя погибнем мучительной и страшной смертью. Бежим!
– Ты себе слишком много позволяешь, – недовольно пробурчал Хоттабыч, но побежал вместе с Волькой вниз.
– Значит, «ничья»! – торжествующе крикнул им вслед Степан Тимофеевич, очень довольный, что так счастливо выскочил из совершенно безнадежной для него партии.
– Ну нет, какая там «ничья»… – запротестовал Хоттабыч, порываясь вернуться назад, но Волька примирительно воскликнул:
– Конечно, «ничья», типичная «ничья»! – изо всех сил втолкнул недоумевающего Хоттабыча в каюту, где бесновавшийся Омар Юсуф уже собирался привести в исполнение свое зловещее обещание.
– Что это за старик? – осведомился Хоттабыч, увидев лежавшего на койке, жалобно стонавшего старца, бывшего еще несколько минут тому назад тринадцатилетним мальчиком Сережей. – И это что за старик? – продолжал он, указывая на Омара Юсуфа, но тут же побледнел и, не веря своему счастью, сделал несколько неуверенных шагов вперед и тихо пробормотал:
– Селям алейкум, Омарчик!
– Это ты, о дорогой мой Гассан Абдуррахман? – вскричал, в свою очередь, Омар Юсуф, и оба брата заключили друг друга в столь долгие объятия, что для людей со стороны это даже показалось бы странным, если не знать, что братья были в разлуке без малого три тысячи лет.
В первые секунды Волька был так растроган этой драматической встречей двух братьев среди льдов Арктики и настолько доволен за Хоттабыча, что совсем забыл про несчастного Сережу.
Но еле слышный хрип, донесшийся с койки, напомнил Вольке о необходимости срочных мер.
– Стойте! – закричал он и бросился разнимать обоих сынов Хоттаба, продолжавших обнимать друг друга. – Прекратите целоваться! Тут человек погибает, а они милуются!
– Ой, помираю, – как бы в подтверждение Волькиных слов прохрипел дряхлый старец Сережа, и Хоттабыч с удивлением осведомился:
– Кто этот убеленный сединами старик и как он попал сюда, на постель нашего друга Сережи?
– Да это и есть Сережа! – с отчаянием воскликнули в один голос Волька и Женя. – Спаси его, Хоттабыч!
– Прошу прощения, о дражайший мой Гассанчик, – не без раздражения промолвил Омар Юсуф, обращаясь к своему вновь обретенному брату, – мне придется прервать столь приятные мгновения нашей встречи, чтобы выполнить данное мною обещание.
С этими словами он подошел к койке и, дотронувшись жесткой ладонью своей правой руки до Сережиного плеча, прошипел:
– Проси скорее прощения!
– Прощения? У кого? – удивленно прохрипел старец Сережа.
– У меня, о презренный отрок!
– За что?
– За то, что ты пытался провести меня.
– Это ты у меня должен просить прощения! – запальчиво возразил Сережа. – Я тебя спас, а ты меня за это собирался убить. Не буду просить прощения!
– Ну и не надо, – ехидно согласился Омар Юсуф. – Но учти, что тогда ты через несколько мгновений умрешь.
– И умру. И прекрасно, – гордо прошептал обессилевший Сережа, хотя, по совести говоря, ничего прекрасного в этой перспективе не видел.
– Омарчик, – ласково, но твердо вмешался в эту трагическую беседу Хоттабыч, – не омрачай нашей долгожданной встречи нечестным поступком. Ты должен немедленно и без всяких предварительных условий выполнить обещание, данное моему драгоценному другу Вольке ибн Алеше. Учти к тому же, что и этот достойнейший Сережа – мой лучший друг.
Омар Юсуф в бессильной злобе заскрежетал зубами, но тут же взял себя в руки и промолвил:
– Восстань, о дерзкий Сережа, и будь таким, каким ты был раньше…
– Вот это совсем другое дело, – удовлетворенно заметил Сережа, и все присутствующие в каюте насладились невиданным доселе зрелищем – превращением умирающего старца в тринадцатилетнего мальчишку.
Сначала на его морщинистых впалых щеках появился румянец, потом его лысый череп стал быстро покрываться седыми волосами, которые вскоре почернели так же, как и его густая борода. Окрепший Сережа молодцевато вскочил с койки, весело подмигнув при этом своим приятелям. Перед ними был полный сил коренастый мужчина, на вид казавшийся лет сорока, но отличавшийся от своих сверстников тем, что его борода сама по себе становилась все короче и короче, пока наконец не превратилась в еле заметный пушок, который затем тоже пропал. Сам же он становился все меньше ростом и все уже в плечах, пока не приобрел обычный вид и рост Сережи Кружкина.
Так Сережа стал единственным в мире человеком, который может сказать: «Когда я еще был стариком», с таким же правом, как многие миллионы пожилых людей говорят: «Когда я еще был юным сорванцом».
Омар Юсуф показывает свои коготки
– Одно мне непонятно, – задумчиво произнес через несколько мгновений Омар Юсуф, поеживаясь от холода, – я ведь явственно слышал, как Сулеймановы джинны сказали: «Давайте сбросим его (то есть меня) в волны Западно-Эфиопского моря». Вот я и думал, что если мне когда-нибудь посчастливится снова увидеть землю и солнечный свет, то это будет у знойных берегов Африки. Но это, – он показал на видневшийся в иллюминаторе быстро удалявшийся остров, – это ведь совсем не похоже на Африку. Не правда ли, о братик мой Гассан?
