Через несколько лет мы шли с этой любовью по улице в Париже. Улица упиралась в Северный вокзал. Я смотрела на нее и думала: «Мы в Париже. Чего мне еще хотеть?» А у моих ног посапывал бомж, свернувшись на полосатом матрасе.
Вчера я узнала, что фраза «чертовски красивая» в дословном переводе с французского будет звучать «коровски красивая», потому что вместо черта у них корова. (На заметку: так говорят только старперы, имейте в виду.)
16 лет назад мне показалось, что я могла бы тут жить.
Вчера я подумала, что Париж все-таки совсем не мой город, но нужно пробовать.
16 лет назад я купила десять железных Эйфелевых башен за 5 франков.
Вчера я была на Трокадеро, цены и по сей день такие же, только в евро.
16 лет назад мне ужасно хотелось привезти подарок своему несуществующему парню, я купила открывашку для пива в виде башни и подарила, когда он у меня появился. Я не помню, как его звали.
Вчера мы выбирали подарки мамам и детям.
16 лет назад я украла в галерее «Лафайет» синюю подводку для глаз «Буржуа».
Вчера я купила в галерее «Лафайет» синие трусы «Кельвин Кляйн».
16 лет назад, впервые увидев в глаза француженку с русскими корнями по имени Мари, я спросила у нее следующее:
– Что ты говоришь, когда у тебя что-то упало и разбилось?
– Пютан?
– Блядь.
– Блиа-а-адь!
– А что ты говоришь, когда двое делают так и вот так (изображаю характерные движения) – но это не любовь?
– Анкюле?
– Ебаться.
– Ибаца!
– А как сказать «иди вот на то место, которое у мальчика впереди»?
– Ва те фер фютр?
Я все тщательно записала и крепко запомнила.
В моей французской жизни мне все это ни разу не пригодилось. Во-первых, «пютан» используется теперь направо-налево, как наш «блин», во-вторых, молодежь нашла много новых слов и выражений, которые даже не произносятся целиком (дань вежливости). Гопник может сказать только одно (приличное) слово из выражения, но любой поймет, что он имел в виду.
16 лет спустя я решила встретиться с Мари.
Она так и не выучила русский, язык своей матери, не помнит тараканов на моей кухне, живет в 15-метровой квартире в Париже и гордится тем, что может достать до чайника, душа или шкафа, не вставая с места. Правда, чтобы разложить стол, нужно спрятать кровать, чтобы помыться, нужно отодвинуть шкаф, но зато это Париж, до Лувра полчаса пешком, ты что, не понимаешь.
16 лет назад я была в гостях у Машиной бабушки. Квартира была в большом старом доме возле Эйфелевой башни. Бабушка угощала чаем, а потом я спросила, где туалет. Туалет оказался за узкой дверью в общем коридоре на лестнице, выглядел он торжественно: вензеля на потолке и решето в полу. Это поразило меня, потому что, несмотря на тараканов и пожелтевшие обои, под которыми проступала газета «Правда», у нас дома хотя бы был собственный унитаз.
Маша говорит, что с самого детства не была на башне. Не была в Лувре. Не была в Орсе.
Я считаю в уме, когда я в последний раз была в Эрмитаже, и понимаю, что всего лишь пару лет назад, но вспоминаю, что я уже десять лет не живу в Петербурге, поэтому я турист.
Вспоминаю, как жила в Лондоне и обещала себе, что успею сходить в Тауэр, но за полгода так и не успела, потому что некуда было торопиться.
Я приехала в Париж и почти никуда не пошла, потому что я больше здесь не турист и можно просто шляться по улицам, позволить себе эту легкость – тратить время впустую, никуда не несясь сломя голову.
Маша говорит, что, кстати, есть классное слово «пизда». И что слово «ебаться» французское, произошло от слова «ébats» – шалости. А еще мужик за соседним столиком обозвал свою подругу «ужасной ленивицей». Я говорю: это я ужасная ленивица, хотя у нас бы сказали «ленивая свинья». Она говорит, нет, свинья – это, скорее, шутка.
Маша говорит, что со всяким французом нужно начинать беседу так: расскажите про ваш винный дом, про ваши сыры и вашу главную площадь. Потом можно переходить к личному. Рассказывает про свою подругу Мод, которая к ней подкатывала на курсах оформления витрин универмагов. «Она меня сразу привлекла, потому что по ней видно, что она интересуется сексом. Если бы мне нравились девушки, я бы, наверное, согласилась».
– Может, спросишь у нее, где в Париже посмотреть стриптиз? – спрашиваю я.
– Мы не общались три года, я не могу ей так сразу написать.
– Но это же Фейсбук. Неужели нельзя просто написать: привет, прости, ко мне тут гости приехали, не посоветуешь стрипклуб?
– Нет, конечно. Возможно, я сначала спрошу, как она живет, про сыры…
– Смотри: можно же просто написать «привет», а потом посмотреть, что будет.
– Нет, я думаю, это невежливо и я ее этим оскорблю.
Маша фотографирует нас сквозь специальный фильтр, от чего фотография выглядит, как картина Вермеера: стекло очень острое и стеклянное, стены очень темные и вишневые, мы слишком насыщенные, какие мы сейчас и есть.
Ты перестаешь быть туристом, когда знаешь, где правильно есть и пить. Когда зависаешь в прачечной, потому что там есть вай-фай и это дешевле, чем в коворкинге. Когда идешь по бульвару и понимаешь, что эту уличную девку уже видела в прошлом январе, она шла, пошатываясь, и заглядывала в припаркованные машины. Тебя заинтересовало это, потому что одна из них – твоя. А еще ты можешь больше не бежать ни в какой музей.
Встречаясь вместо этого с девочкой по обмену.
Потом мы медленно идем с коровски красивой моей любовью по Парижу и выходим к Северному вокзалу. Там лежат, посапывая, бомжи. Жизнь – это такие круги на воде.
Глава двадцать первая Как я использовала детей в эмиграции
В Лондоне дети больше всего любили ходить в «Викторию и Альберт» и «Тейт Модерн» (хотя их никто не спрашивал, просто вход в музеи Европы детям и журналистам бесплатный, кроме того, там всегда есть и игровая, и культурная программа и другие дети). Там им выдавали карты поиска сокровищ. Нужно было пойти в такой-то зал, найти там такие-то картины или инсталляции, занести данные в дневник и продолжать свой квест. Еще можно было собрать торшер из деталей и разрисовать фломастерами абажур. Или поехать на север, в Дувр, к самому морю, поесть там устриц, смотреть в машине мультики и играть по пути в радио – когда каждый включает свои песни.
Соня училась в обычной английской средней школе. Нюансы языка ей были еще не до конца понятны, однако слова звучали знакомые. Однажды на уроке физкультуры сдавали зачет. Совершенно раздетые дети (майка и шорты) бегали по замерзшему зимнему парку (в Лондоне вообще никто не одевает детей). После свистка Соня бежала быстрее всех. Стоящие вдоль дорожки дети подбадривали ее как могли:
