В этом разница между нами, если коротко. Они допускают наше право на ошибку и личные интересы, мы – никогда.
Прихожу к врачу с ребенком в Марселе, администратор щебечет с посетительницей. Беседа очень серьезная, буквально неотложная: «Ой, а я ему говорю… А он? А он мне говорит… А ты? А того помнишь? Тот вообще…» К администратору уже накопилась очередь. Я сатанею. Народ безмолвствует. Беседа течет и продолжается, никто не торопится, внутри меня кипит справедливость, мне хочется кричать:
«Да вы подумайте! Да вы посмотрите! Да что же это делается! Да куда это годится! Да как это называется!»
Народ безмолвствует.
Бессильная, я сажусь на скамеечку и принимаюсь ждать, пока подружки закончат свою ПУСТУЮ, ТУПУЮ, БЕССМЫСЛЕННУЮ БОЛТОВНЮ НА РАБОЧЕМ МЕСТЕ В РАБОЧИЙ ПОЛДЕНЬ. Но больше всего меня волнует вопрос: почему это больше никого не бесит?
Или стоишь в очереди в кассу супермаркета. Стоишь долго, все разгружают свои телеги, как будто сегодня последний день Помпей и потребления. А кассирша (или кассир – разницы нет) болтает с каждым в очереди. Со старушкой – обсудим скидки, с молодежью – Макрона и будущее, со знакомыми – других знакомых. А тут еще кто-нибудь спросит, какой лучше взять сыр или когда вина из Бордо подвезут, и все – ты зависнешь тут навсегда.
Нет уж, пусть она лучше пробивает с каменной рожей, думаешь ты. А народ терпеливо ждет, для них это в радость – перекинуться парой слов со всеми вокруг.
Для них это часть нормального течения жизни, каждый человек интересен и подходит для разговора, каждый может ошибаться и имеет на это право, каждый может делать, что ему нравится, и я понимаю это, я тоже делаю так.
У нас иначе: даже если я делаю вот так, совершенно не значит, что ты тоже можешь так делать. Что за чушь? Все прыгнут и ты прыгнешь? Не будь идиотом.
Я отправляла открытку в Москву, но она улетела в Румынию.
Я отправляла открытку в Санкт-Петербург, она пришла через три месяца.
Я приходила к врачам вовремя, но каждый раз ждала еще час или два.
Я уставала ждать еду и счет, потому что ужинать надо медленно и в неспешной беседе, но часики тикают, и больше уже невозможно ждать.
А потом еще улыбаться и разговаривать с ними? Да вы с ума сошли!
Окей, это можно понять, но привыкнуть – нельзя. Годами, столетиями и веками мы оттачивали эту холодную отстраненность, это желание поскорее отделаться, отмахнуться, бежать по другим делам. Мы кричим на детей, потому что на нас кричали и кричали на наших мам, потому что «ноги уберите», «не толпимся» и «вас много, а я одна».
Учительница в школе говорила нам: «Рты закрыли, а тетради открыли».
Учительница говорила: «Для особо одаренных повторяю еще раз!»
Или: «Не класс, а дубовая роща».
Или: «А голову ты дома не забыл?»
«Не банк, а дубовая роща», думаю я, когда понимаю, что они потеряли мое досье, а карту перевыпустят только на следующей неделе. «А голову ты дома не забыла, мадам?» – хочу спросить я, когда вижу администратора, записавшего меня не на то число.
Их много, а я одна – и все, что они делают, то, как они живут, невыносимо, ужасно, бесконечно раздражает меня, а то, что я ехала сегодня не в том ряду, а потом повернула налево, и все пропустили меня, так это ничего, со всеми бывает. Как говорила писательница одна в повести известной, «извинюсь – не расстреляют».
Глава двадцать седьмая Звонок для учителя
Когда я училась в школе, в школе я не училась. Я туда с удовольствием ходила, болтала с подружками, пила пиво на берегу пруда вместо английского и истории, ела песочную полосочку из буфета и котлету на хлебе в столовке, мечтала, глядя на капли дождя, бегущие по стеклу, на уроках французского, влюблялась в учительницу биологии, писала стихи и рассказы на уроках алгебры (химии, физики, геометрии) в толстой тетрадке 48 листов, делала подарки малоимущим странам в контурных картах значками полезных ископаемых на уроках географии, играла в спектакле к Новому году и изображала пение в хоре. Словом, делала что угодно, но не училась.
Почему? Мне было неинтересно. А еще я считала, что это все (кроме литературы) мне никогда в жизни не пригодится.
И была права: я легко обхожусь без логарифмов и функций, без химических реакций и знания, где на карте находятся Фареры и какому из серверных государств они принадлежат.
И была не права: теперь я и лампочку не умею вкрутить толком, а еще мне кажется, что диван-книжка сложится подо мной, потому что физика предметов мне неведома.
Система европейского образования, с одной стороны, более правильная: сначала ты получаешь общие знания о мире. Не в смысле «Москва в России», «уголь в Керчи», а главные понятия: людям нужно помогать, стариков нужно уважать, все разные – все равные, семьи могут различаться: одна мама, две мамы, два папы, мама и папа, с друзьями нужно делиться, «люби ты хоть фонарный столб».
Это проходят в первом классе.
Потом вы немного учитесь читать, считать и писать, а еще рассуждать, спорить, иметь свое мнение, высказывать свою точку зрения, вести дневник наблюдений, анализировать, думать и принимать чужие аргументы.
На это уходит еще лет шесть. Потом, осознав себя в этом мире, ребенок (большой человек) выбирает себе предметы, которые ему действительно нравятся: не химия, а литература, не физика, а искусство, не политология, а театр. В последние два года совсем уже взрослый ученик может выбрать больше часов тех предметов, которые ему нужны для института, для жизни, по любви. Обязательные предметы между тем можно выбрать для себя по уровню: легкая математика, обычная математика, суперсложная математика. Таким образом, любая школа становится гуманитарной, математической, языковой. Вы сами выбираете и делаете ее такой.
Минусы тоже, конечно, есть: постоянно нужно определяться и решать, кем быть. Нужно серьезно делать уроки и писать практически курсовые и дипломную работы, иначе с программой просто не справиться.
Смогла бы я так? Мне кажется, нет. А как же мои стихи? Когда бы я их писала? Во французских школах «рабочий день» ученика часто длиннее, чем у родителей, – с 8 утра до 17 (с часовым перерывом на обед), а портфель у детей в начальной школе на колесах, потому что он набит огромными тяжелыми учебниками, тетрадями формата А4 в твердой обложке и папками с листами для работ.
Впрочем, наверное, успевала бы и стихи. Это же вопрос привычки. Время – резиновое. Все можно успеть, если захотеть. Уметь учиться – тоже умение (иногда талант). Если этому учат в школе, то меня точно не научили.
Конечно, очень часто родители переживают, что на ребенка в российских школах орут. Не уважают в нем личность. Не прощают ошибок (сразу записывают в хулиганы, троечники, дураки). В Европе, конечно, иначе. Учитель ребенку друг и товарищ, он общается с ним на равных, не повышает голоса, сидит на столе с ногами и обсуждает то, что интересно. Даже если это выходит за рамки программы. Я говорила со знакомыми из Германии. Если коротко, разница такова: в Германии упор делается на раскрытие творческих способностей, а личность человека ставится выше программы обучения, тогда как в России главное – дисциплина, и все учатся по единой программе, несмотря ни на какие особенности и способности (или их отсутствие).
