Но ведь что-то всегда начинается с чего-то? С трендсеттеров, с первопроходцев, с пионеров. Может быть, мы – они?
Вызвали такси в Лиссабоне. Водитель – Митрофан, а как же. «С Молдавии». «Приехал на год, а вот – 20 лет уже. Время быстро летит. Ха-ха-ха. Союз распался – все поехали. Один сын в Канаде, другой в Чикаго. А какая разница где жить? Все равно везде работать нужно. Ха-ха-ха. Тут хотя бы морозов нет. А Жириновский Молдавию не хочет в состав России. Ха-ха-ха. Я передачу смотрю по Фейсбуку. Он там всякое обещает. Или вот Зеленский на Украине – он как мой племянник. Всему его учить, да учить. Ха-ха-ха. Деньги уж я заработал – тратить пора. Куда я теперь? Гражданство дали. Как-то вот так сложилась жизнь».
Может, мы просто первые, кто так живет. Постепенно уезжаем все дальше, так никуда и не уезжая толком. Но все-таки изменяя отношение к материальному: эту квартиру я не могу увезти, а то бы я увезла, этот стол я не могу увезти, но будет другой какой-нибудь стол, который я тоже потом не смогу увезти, и в итоге останется только коробка с пыльными безделушками. Хотя пока еще нет – рано. Пока еще есть 120 коробок – с книгами, одеждой, старыми телефонами, подушками, одеялами, телевизорами и игрушками. Картины, картонки, маленькие собачонки – но все это, все – через сотни лет подчинится обычной, глухой эволюции, которая просто отбросит, как хвост, все лишнее, тяжелое и крупное, что мешает нам кочевать – с одним рюкзаком на бездомных, всемирных плечах.
Глава двадцать девятая Девушки с веслом
Когда мы только переехали, то, разумеется, решили отрицать все чужое и стали искать свое. «Нам, русским, за границей иностранцы ни к чему», – сказал Борис Борисович, и, кажется, это так. Искать свое удобнее всего в интернете – слава Богу, форумы уже отошли (они до сих пор существуют, там пишут безумные истории, иногда совсем фантастические), поэтому прежде всего мы добавились во всевозможные группы в Фейсбуке. «Русский Париж», «Русские в Париже», «Русские в Марселе», «Русская Франция», ну и так дальше до бесконечности.
В «Русском Париже», самом большом подобном сообществе, 15 тысяч человек. Темы обсуждают разные – от «где найти мужа» до «подскажите русскоговорящего психиатра» и «помогите перешить искусственную шубу», в комментариях сущий ад, самый любимый мой пост оттуда такой: «Подскажите, как по-французски сказать “не о такой жизни я мечтала”?».
Или вот такой (из свеженького): «Здравствуйте, если кто в лягушки в Париже – выскажите, пожалуйста, свое мнение, а также лягушка в водке и медведь в шампанском. Заранее спасибо за ваше мнение».
Понятно, что среди 15 тысяч своих будет 5 %. Как везде и всегда, впрочем. Критерии «своих» тоже размытые, но мы же всегда это чувствуем, правда?
В марсельской группе мы своих не нашли вообще, поэтому решили открыть собственную. Создатели первой, теперь конкурентной, группы прокляли нас, забанили и написали, что мы «бабушки-психички, которые создали подделку и думают, что круче», окей, пусть так. Уже через неделю у нас была первая вечеринка, на которой мы встретили своих будущих друзей: физика, организатора мероприятий, художника, продюсера и маркетолога.
На вечеринках мы обсуждали снег, Москву, ужасные французские привычки и правила жизни, пили водку и ели пельмени. На кухонных стенах у нас проявлялась, как фон, своя Красная площадь. Мы никуда не уехали, и я об этом часто пишу. Мы сели в отцепленный вагон и обнаружили себя в Ленинграде – через четверо суток, через год, через три и так дальше. Наш французский остался таким же плохим, как и был, мы не умели и не хотели общаться с кем-то, кроме тех, с кем нам удобно, комфортно и приятно. Наш выход из зоны комфорта был лишь декорацией, потому что действующие лица те же, с поправкой на наши дни.
Говорят, люди в эмиграции делятся на два типа:
– Те, кто, приезжая, начинает сразу общаться только с местными и быстро интегрируется.
– И те, кто изо всех сил старается окружить себя своими людьми, русскими, чтобы не дай бог что-нибудь не изменить.
Я не знаю, что лучше. Иногда быстрая интеграция не синоним успешной жизни. Понятно, что с тобой это происходит быстрее, если ты вынужден здесь работать или выхода другого нет. Но куда ведет этот путь?
Для того (реальный пример), кто работал в России продавцом мороженой рыбы в минус 20 в 1990-е, а потом попал из однушки без ремонта в огромную квартиру в теплом Израиле и теперь стоит не у лотка с кусками ледяного минтая, а в теплом цеху по производству тампонов, это все равно подъем. Казалось бы. Но человеку там нелегко. Он знает язык, и жилищные условия изменились. А толку-то? Если поговорить не с кем.
А для других это что? Подъем или провал? Как к этому относиться?
Я думаю, лично моя главная проблема – в языке и коде. Я называю это идентичностью. В Москве у нас сам собою сколотился кружок людей, которые выросли или долго жили в Питере. Это получилось как-то само собой, просто в Москве питерских слишком много (а некоторых чересчур), и в поисках своей идентичности, своего пазла, ты все равно начинаешь больше общаться с ними – происходит крепкая сцепка на уровне исторической памяти, булки, «сапсана», не знаю чего еще.
В Марселе мы находим тех, кто вырос или долго жил в Москве. Мы легко сходимся, потому что нам есть что обсудить, у нас одинаковое чувство комфорта и понятные точки для сравнения «здесь и там», у нас куча общих знакомых и одна повестка на всех.
Пока еще. Пока.
Еще несколько лет, и мы перестанем таких встречать, потому что зависнем в своем 2014 году, в котором уехали. Так говорят.
Французов, французских жен, русскоговорящих, но других – мы презираем. Это происходит само собой – как происходит сцепка со своими, так случается отторжение «чужих».
Мне тяжело, потому что я не могу с ними на их языке говорить так, чтобы они поняли, кто я. Поэтому для них я просто русская, просто иностранка, а не писатель, не приятный в общении человек, не душа компании. С первого слова (и даже со сто первого) они не смогут считать, какая я, и поэтому я не хочу даже начинать.
У нас есть здесь подруга Катя, которая постоянно шутит и разговаривает цитатами, которые являются частью нашего культурного кода. Мы заливаемся от смеха, когда говорим с ней. У нее такая манера: даже если назревает конфликт, она легко превращает все в шутку, поэтому с ней легко и приятно, и ты понимаешь, что она открыта, что можно задать любой вопрос или, наоборот, – быть откровенным.
У Кати французский муж. Однажды мы сидели и просто смеялись, и я вдруг поняла, насколько иначе, должно быть, Катю воспринимает ее муж, который не может понять все эти шутки и цитаты. Я сказала:
– Твой муж ведь, наверное, совсем не знает, какая ты на самом деле, потому что ты говоришь с ним на простом французском, а не витиеватом, закодированном русском, который больше, чем просто слова?
Катя сказала:
– Да, это трудно.
А потом сказала:
– Хотя, ты знаешь, ведь слова – это 10 % нашего общения. Остальное – на уровне жестов, эмоций. И когда я приехала, я хотела понять их, поэтому попросила знакомых скинуть мне фильмы, на которых они выросли, и все их пересмотрела.
