Однажды пришлось бы признаться: «взрослые – это мы».
…На всякий случай провела опрос среди других эмигрантов. Что они оставили дома?
Юля Г. (Марсель, Франция): Мне не хватает командного духа: в России ты либо за Путина, либо против, но ты всегда в кругу единомышленников. Здесь даже с близкими не принято обсуждать свою политическую позицию. Этот индивидуализм бесит! Не хватает живых человеческих эмоций: смешно, но морд тяпкой не хватает. Мне приятнее смотреть на морду тяпкой, чем на лицемерную улыбку француза. Поцелуйчики еще эти…
Таня (Валенсия, Испания): Одна из главных потерь эмиграции, не считая воображаемого широкого круга общения и отсутствия русскоязычной культурной жизни, – это то, что я всерьез опасаюсь, сможет ли и захочет ли мой сын читать и писать по-русски.
Катя (Марсель, Франция): Мне не хватает: бранчей, дешевого такси, смены времен года, кофе на каждом углу, ухоженных и амбициозных людей. Хотя… Я могу бесконечно продолжать этот список: Парк Горького, сад «Эрмитаж», где постоянно кипит жизнь! Салоны красоты, где тебе в восемь рук одновременно делают маникюр-педикюр, брови и эпиляцию! Сырный соус в «Макдаке»!
Арина (Лион, Франция): Кроме мамы и Карельского перешейка ничего в голову не приходит. Я из тех, кто хорошо интегрировался здесь.
Юля С. (Лондон, Великобритания): Ответ, наверное, будет банальным – я оставила дома беззаботность и легкость бытия. В Питере было именно так. Настоящая взрослая жизнь, бытовые проблемы, карьера, самоутверждение на работе, ипотека, интеграция в британское общество, работа над личными отношениями, преодоление кризиса – все произошло уже здесь. А там, в Питере, все было мягко, сладко и просто. Винить эмиграцию в том, что мы стали взрослыми тетками… Это просто этапы внутреннего роста синхронизировались с этапами пути. Еще скучаю по сырокопченой зернистой Брауншвейгской колбаске.
Глава восьмая Будьте здоровы
Ночью проснулась сначала от холода, потом от жары: на улице 27 градусов, внутри меня – 38. Температуры не было уже несколько лет, ощущения очень странные – отвыкла и удивилась. А знаете, кстати, почему у меня ее так долго не было? В юности (теперь это называется так) у меня часто бывали гаймориты, в один из таких рецидивов я пошла в первую попавшуюся платную клинику на Пресне. Лор, бабушка божий одуванчик, покачала головой и выписала мне 10 уколов иммуностимулирующего средства. Я не помню его названия, к сожалению, хотя всем советую прийти в аптеку и спросить. С тех пор я не болела ни разу. Лет пять, я думаю.
Во Франции просто прийти в аптеку и что-нибудь попросить невозможно. Вы можете здесь купить без рецепта гору гомеопатических шариков от всего или «долипран» – парацетамол, но тоже от всего, а нормальное лекарство, даже если это слабительное или валерьянка, вам просто так никто не продаст. А вдруг вы его выпьете не по инструкции? Это раздражает.
Вообще раздражает, когда тебя считают идиотом. Приходишь, бывало, в салон мобильной связи и говоришь: я вот купила у вас модем, не включала его ни разу, а тут включила, а он не работает – нет интернета. А они тебя спрашивают:
– Вы точно его не включали? А то, может быть, вы просто нажали и уже потратили его?
– Точно, – говоришь ты.
– Точно-точно? – спрашивают они. И смотрят на тебя так: дебилушка ты наш.
И хочется им сказать: слушайте, это у вас модемы появились вчера и вы думаете, что это космическая разработка, а у нас дачники в огороде петрушку сажают с модемом примерно с 2007-го, может быть, вы поверите, что я знаю, как им пользоваться?
Но это слишком сложная для перевода фраза. Приходится отвечать на все эти вопросы – раз за разом – и сатанеть.
То же самое: допустим, мне уже больше 30, и я точно знаю, что мне нужно купить от того или иного несложного заболевания – например, я уже болела, и опыт мне подсказывает, но тут это не прокатит. Все фармацевты в сговоре с врачами общей практики – сначала сходите через дорогу и попросите у врача рецепт – он выпишет его без всяких проблем за 23 евро, а потом уже с рецептом покупайте: система отлажена.
…Во Францию я приехала немножко беременной. Почти сразу закончились таблетки, которые для профилактики выписывают в России всем беременным. Я не знаю, хорошо это или плохо, но я верю в таблетки, люблю плацебо, мне с ними как-то спокойнее. Разумеется, во французской аптеке мне ничего не продали, хоть я и трясла пустой пачкой и еще отсутствующим животом. Видя мое отчаяние (я почти постоянно здесь выгляжу так), фармацевт сжалилась и попросила хотя бы русский рецепт. Это сработало: я взяла русское заключение с УЗИ чего-то там, внизу приписала латинское название необходимых таблеток и принесла в аптеку. Таблетки мне продали. Лайфхак.
По местным правилам в середине беременности я должна покинуть частного гинеколога и приписаться к роддому. Я тогда жила в деревне, поэтому выбрала ближайший: маленький католический роддом Святой Анны (или, допустим, Святой Евгении). В аккуратных кустиках среди лавандовых полей туда-сюда сновали маленькие монашки в сером и белом, не знаю, было ли у них медицинское образование, но на всех постах сидели именно они. Я зашла в кабинет к монашке номер один от входа, строгой, с большим крестом на груди. Лет ей было около девяноста пяти, но она ловко внесла мои данные в компьютер. Стоимость родов составила бы 5 тысяч евро, и я подписала бумажки.
Каждый месяц я должна была приходить в роддом на проверки, которые заключались в УЗИ, – у меня не брали никаких анализов и отпускали со словами, что все в порядке. Еще я должна была выбрать акушерку. Акушерки здесь не привязаны к роддомам, они привязаны к тебе лично и приезжают на роды вместе с тобой – за отдельный гонорар и в теории. На практике одна моя знакомая выбрала акушерку, но роды пришлись на воскресенье и врач не приехала, ответила эсэмэской: прости, я на шашлыках и гриле. Поэтому я никого решила не выбирать – в роддоме же есть какие-то акушеры? Я вообще игнорировала всю эту светскую жизнь: вечерние занятия по дыханию с элементами йоги, вечерние лекции по католическому воспитанию с монашками, вечерние встречи с психологом о том, как изменится моя жизнь.
Врачи в католическом роддоме Святой Анны (или, допустим, Святой Евгении) были преимущественно мужчинами. Я не помню, как звали моего, но он явно был идиотом. На седьмом месяце мне нужно было лететь оформлять документы в Вильнюс, потому что во Франции я жила по литовской визе. Мой дядя дал мне разрешение на перелет с пересадкой, не колеблясь, даже не взяв анализы (опять).
В Вильнюс я прилетела поздно вечером и первым делом пошла в ресторан есть борщ и пельмени. Чувствовала я себя не очень, но думала, что еда вернет меня к жизни. Из ресторана я прикатилась в отель довольным колобком, но почему-то с неясной ломотой в спине. Через полчаса в отель вызвали скорую, потом, как в тумане: приемный покой одной больницы, давление под 200, бокс, скорая, приемный покой другой больницы, палата, срочное кесарево и два месяца в отделении, которое перевернуло мое представление о больницах, среди людей, которые перевернули мое представление о людях. Тогда-то мне и стало понятно: жизнь не делает ни одного лишнего движения. Случись это во Франции, я бы, может, и не говорила с вами сейчас. А если бы и говорила, то продав одну почку за пребывание в больнице, за которую бы я никогда не расплатилась. Я нигде никогда не встречала столько вежливых, добрых, понимающих, хороших людей, как за эти два месяца в стране, где я не знала до этого дня ни одной живой души.
