Вот есть у вас, допустим, квартира, а в ней терраса с видом на море и соседка снизу, которая строит себе бассейн и хочет, чтобы на ее участок не падали (теоретически) ваши унесенные ветром панталоны. И соседка требует вас выстроить стену на своей террасе, и эта стена – серая бетонная стена – закроет весь вид на море и вообще на что-либо, кроме, собственно, чужого бассейна (изощренный эксгибиционизм). А между прочим, квартиру вы сдаете и за вид на море берете дополнительные сколько-то евро. Что вы сделаете в такой ситуации? Правильно. Коротко и ясно вы даете соседке снизу понять, что вас мало волнует ее бассейн, а также указываете ей направление – тоже короткое и ясное, с птичкой над буквой и. Что же делают французы? Конечно. Они все утро таскают к нам на террасу бетонные блоки.
Пока они не залили террасу бетоном, я наблюдала: в Марселе до того много развлечений, что я стала вуайеристом. Раньше-то из окна на Белорусской мне было немногое видно – мешали деревья. Напротив жила бабушка Марина, потомственная колдунья. На вид ей было лет 26, каждую ночь она сидела на облезлой кухне с сигаретой и метала пасьянс перед барышнями.
В центре Марселя деревьев нет (ни одного), а дома стоят друг на друге, упираясь друг в друга коленями, так что я вижу все.
Смотрите: слева внизу живут бабушка и дедушка. Летом к ним приезжают дети и внуки. По вечерам они сидят на балкончике за маленьким столом, дети свисают с потолка и громко кричат. Их уголок похож на дачу Чехова. Соседний с ними дом – нежилой. Он рассохся и разъехался, внутри его стен – пустота и желтые кусты, а окна ссыпались внутрь. Справа от него – глухая спина дома, выходящего лицом на соседнюю улицу. Бельведер этот долго не могли продать – люди все приходили и приходили, все ходили и ходили по плоской крыше, с которой открывается вид на море. Но не покупали. Единственное, что спасало его глухую спину – сухое деревце с краю от трубы. На фоне закатного неба оно выглядело как незавершенная картина Магритта. Дом купили, деревце спилили, никакого праздника, шарик не дали, ничего нельзя.
Дальше – мой любимый дом, по всем признакам – увеселительный. На первом этаже – бар с футбольными трансляциями и двориком для петанка. Там громко болеют и весело пляшут, напившись. На втором – квартира, которая располагается аккурат напротив нашего балкона. Там живет молодая семья хипстеров: парень с задранной челочкой, блондинка и их дочь-младенец. По вечерам парень выходит на террасу и чистит зубы электрической зубной щеткой. Вокруг него жужжит пространство – примерно десять минут. По утрам он выходит, чтобы поговорить по телефону, я внимательно слушаю разговоры, хотя больше их никто не слышит. Несколько раз в неделю к ним приходят бабушки (в украшениях), дедушки (свитера в ромбик), друзья, которые пьют вино и остаются ночевать. Однажды я видела, как они ругались. Парень активно жестикулировал и кричал (не слышно – стеклопакеты – немое кино), девушка рыдала. Он то кидался к двери, то кричать, то обнимать. В шесть утра мы вместе вставали кормить детей. Зимой вместе елку. Я должна была подать ему какой-то знак, но я не говорю на языке французских знаков.
Слева от тех – женщина, которая часто висит в окне с сигаретой, и ее любовник, который приходит поздно вечером. Они вместе готовят ужин и целуются, в спальне у них красные стены.
На первом этаже живет строитель-мигрант, у которого в закутке со строительным мусором, называемом садом, долго валялись две наши простыни, унесенные ветром, и мы никак не могли застать его дома, чтобы забрать. Я подсунула ему под дверь записку: «Здравствуйте, у вас наши простыни. Мы соседи с третьего этажа». На следующий день простыни лежали под нашей дверью.
Справа возле бара в полном бардаке и детских рисунках живут девчонка, парень и маленькая дочка. Ровно в семь вечера они приходят домой, раздеваются, проходя из комнаты в комнату и бросая по пути вещи, а девочка бегает за ними.
На террасе напротив, чуть выше, если поднять глаза, стояла я – катала коляску взад-вперед, глядя, как соседка-перфекционистка снова развешивает белье – рядок из десяти одинаковых черных футболок (на прошлой неделе были белые), а соседка-йог сидит в синей майке на крыше, задрав одну ногу вверх.
Я ненавидела эту квартиру и этот район.
Глава одиннадцатая Неси меня, пельмень, в свою страну Пельмению
Пишу эту главу и ем сухари – эти два действия как-то связаны у меня между собой. Когда мне нужно сосредоточиться на крупной мысли, в помощь приходит мелкая моторика и жвачный рефлекс. Никогда я так не любила ржаные сухарики к пиву, как в эмиграции без всякого пива. В русских магазинах за границей сухарики почему-то не продают. Плохие пельмени есть, подсохший зефир есть, гречка в некрасивых пакетиках, огурцы соленые польские, конфеты «Аленка», конечно. А вот сухарей нет. Я без них очень страдаю. Набиваю ими чемоданы и высылаю себе по почте посылки. Дома я прячу их в тайных местах, чтобы до них не добрались дети – им все равно, что грызть, а у меня это прямой выход в портал творчества. Наверное, это заменяет мне курение. Или какой-нибудь другой тактильно-вкусовой невроз.
В первую ходку мы привезли с собой шпроты и лавровый лист. Шпроты, между прочим, сыграли огромную роль в нашей интеграции – я писала об этом, вы помните. А потом я нашла шпроты в местных магазинах. Они внешне очень похожи, а на деле – пресные сардины в масле. То есть делать еще не умеют, но уже на верном пути.
Каждая новая поездка пополняет наши запасы новыми совершенно необходимыми в хозяйстве продуктами. Творожные сырки. Батончики. Горький шоколад. Мармелад. Рисовые хлопья. Ржаные хлебцы. Шоколадные конфеты. Детские каши. Кефир. Ткемали. Аджика. Печень трески. Квашеная капуста. Фруктовый чай. Водка. Докторская колбаса. Красная икра. Варенье. Зефир. Пряники. Леденцы. Сушки. Баранки. Сухари. Сушеные грибы. Соленые грибы. Маринованные грибы. Ириски. Соленые помидоры. Халва. Вобла. Селедка. Семечки. И желтый полосатик. Единственное, что никак нельзя с собой привезти, – пельмени.
А по ним я скучала особенно сильно. Все-таки я их ела в течение семи лет – как переехала из Питера в Москву – почти каждый день. Ела и не разлюбила. Как вообще их можно разлюбить? Сейчас в России это еда не студентов и не менеджеров среднего звена, а практически миллионеров. В какой-то момент они превратились в модный продукт: теперь они стоят тысячу рублей, подаются в лучших ресторанах в горшках и бульонах, уксусе, хлебе и укропе, обязательно с пометкой «домашние». Елена Леонидовна Пастернак рассказывала, как в детстве ей запрещали есть магазинные пельмени, которых был ровно один вариант – с ложкой на коробке. И вот мечтала она, как накопит денег, купит себе личную пачку и целиком съест. Одна была проблема: а как их варить?
Точнее, первая проблема: где их хранить, чтобы не увидели, а вторая решалась так: возьму кастрюлю, пойду во двор, разведу костер… По-моему, это прекрасная мечта. У нас после переезда была почти такая же. Мы решили делать пельменный бизнес. Идея казалась мне гениальной: я так и видела торжественный фастфуд-ларек с горячими пельменями в крафтовых коробочках, на котором написано красивым хипстерским шрифтом Pelmeni Russe.
