Невзирая на свои крохотные размеры, кухня была фантастически светлой, уютной и совсем нетесной. По левую сторону от входа высилась громада холодильника, за которым начинался плавный изгиб персикового цвета кухонного гарнитура, перетекающего через угол в месте раковины на другую стену и тянущегося до самого окна. Прижавшись к подоконнику, по центру стоял небольшой, такой же, как и в гостиной, но высокий, с прозрачной столешницей столик. С той разницей, что под стеклом лежала большая квадратная салфетка в черную и белую клетку. Отчего стол напомнил шахматную доску, взятую по краям в белую раму. Три посадочных места: уголок у стены напротив, в торце и у плиты. Вот в этот уголок напротив меня и усадил Егор. И снова прямая параллель: ах, как я любил у нас дома такой же уголок, в который забирался по команде Нины, не любившей, чтобы «кто-то крутился у меня под ногами, когда я готовлю».
– Вам, может быть, пока Егор возится, сварить кофе? – в кухню вошла Нелли. За ней, бурно отряхнувшись в прихожей, тихонько просочилась Фанни.
– Не откажусь…
Егор уже вовсю грохотал сковородками, мисками, выдвигал и задвигал ящики, размахивал ножом, сопровождая все громогласными высказываниями. И счастливая Фанни, не сводя с него влюбленных глаз, время от времени повизгивала от восторга, словно понимала, о чем хозяин рассказывает.
– Так вот, отец и сын Дугласы…
В миску Фанни прилетел изрядный кусок вырезки. Она нехотя на минутку отвлеклась, понюхала мясо, перетопталась передними лапами и снова уселась сверкающим от восхищения взором созерцать везде успевающего хозяина.
– Нель, ты что, ее кормила?
– Пыталась. В гречку влила остатки жаркого. Но она не стала есть. Так целый день и голодная.
Нелли аккуратно поставила передо мной изящную кружку, источавшую головокружительный запах кофе с какими-то пряностями, и присела на стул напротив.
– Ни фига себе, голодная! Я отдал за эту свежайшую вырезку половину своей зарплаты, а она носом крутит! Зажралась ты, госпожа Фанни, посажу на пустую овсянку!
Под укоряющим взглядом хозяина собака виновато потупила глаза, стыдливо поджала свой шарик-хвостик, подошла к миске, понюхала мясо, но есть не стала, а примостилась возле.
– Э-э-э-э… О чем бишь я?
– Об отце и сыне Дугласах, – тихонько подсказала Нелли.
– Ах да… Так вот, отец и сын Дугласы…
Поскольку Егор уже отвлекся и продолжил рассказывать, глаза псины засияли, она снова ловила каждое его движение так, словно понимала, о чем он говорит, и сопереживала всякому его слову.
По квартире поплыли ароматы жарящихся котлет, свеженарезанной зелени, вперемешку с бурными фактами биографий обоих Дугласов. Нелли неспешно накрывала на стол.
Каждый из них, казалось бы, был занят своим делом, каждый двигался сообразно своему ритму: Егор – бурно и порывисто, рассказывая и яростно жестикулируя, а Нелли – слушая, тихо, не желая мешать и отвлекать, как можно более незаметно. Однако их движения с Егором были такими слаженными, согласованными и оттого такими красивыми, что я засмотрелся! Потеряв нить рассказа, почти перестав слушать, прихлебывая в меру горячий, в меру крепкий, в меру сладкий (как Нелли так угадала?) кофе, уплывал, уплывал, уплывал в расслаблявшей, растворявшей меня, старого дурака, теплой человеческой заботе…
– Ну-с, приступим!
К чашке кофе, аккурат рядом, ни сантиметром дальше или ближе, приехала ловко посланная по поверхности стола огромная тарелка с горячей едой. А вслед за ней прибыл небольшой салатник, в котором горкой высилась аппетитная зелень.
– Приятного нам всем!
С размаху оседлавший табуретку в торце стола, ни на минуту не замолкающий Егор застучал ножом и вилкой.
Котлеты и впрямь были божественны, салат прекрасен, я буквально опьянел от хорошо приготовленной еды и окончательно размяк.
– Вадим Петрович! Вы готовы? Настал наш час! – как-то очень ловко разом Егор подхватил со стола все опустошенные тарелки и плюхнул их в мойку. – Это потом! Нас ждет Тарантино-о-о! Я пошел готовить кинозал… Неллечка, давай чай попьем там, давай?
– Давай.
Нелли легко поднялась, и снова я залюбовался, какими точными, изящными, неспешными движениями она достала пузатый белый чайник, начала собирать на поднос чашки, потянулась к полке за заваркой.
– Вадим Петрович! Пошли!
– Да-да, иду, – засуетился я, выбираясь из своего угла.
– Вы не спешите, если че. Просто догоняйте, Неля тут сама наколдует и принесет нам чаю с тортико-о-ом! – Распев Егора доносился уже откуда-то из гостиной.
Первый раз я шел по этой небольшой квартирке один, без сопровождения. Снова светлый коридор, таинство белой, какой-то очень целомудренной спальни, дверной проем, в который видна пирамида письменного стола. Где-то за окнами – морось и слякоть аномально теплого московского января. А тут – приглушенный свет, звяканье чашек на кухне, тычущийся мне в ладонь мокрый собачий нос, теплый язык, вдруг широко лизнувший мне пальцы: Фанни по каким-то ей одной ведомым собачим соображениям решила принять меня «в семью»…
Войдя в комнату, я стал было примащиваться в крайнее кресло, но Егор решительно запротестовал:
– Вадим Петрович, на диван! Оттуда лучше всего видно!
И я опять поймал себя на том, что с наслаждением подчиняюсь этим командам, и покорно сел на диван.
– Вот вам подушек под спину, чтоб удобнее было, – Нелли положила рядом со мной несколько разнокалиберных и разноцветных мягких квадратов.
– Да, располагайтесь удобнее, кино долгое!
Сидя на полу, Егор колдовал у телевизионной тумбы, плазма помигивала голубым пустым экраном. Нелли принесла поднос с чаем, от разрезанного торта шел одуряющий запах ванили.
Фанни прыгнула на диван и привалилась ко мне горячим боком, жарко дыша раскрытой пастью с вываленным языком… Нелли уютно, с ногами, забралась в кресло, прикрылась пледом, Егор уселся на пол у самого экрана, и мы «поплыли».
Что-то кричали герои, размахивая руками и пистолетами, сверкали катаны и свистели в воздухе цепи, сменяя друг друга, мелькали события, города и страны… Мы пили вкуснейший горячий чай, подкладывая друг другу «еще кусочек торта», Егор периодически останавливал видео, объяснял, показывал, отматывал назад… Я с удивлением открывал для себя вещи, которые точно не заметил бы, смотри эту «стрелялку» один. Глубина заложенного смысла в этом внешне совсем непритязательном кино разверзлась передо мной как бездна.
Когда мелькнуло финальное «The end», на часах было почти два ночи. Я ощутил легкое беспокойство – неудобно, так поздно, мне, очевидно, пора. И тут же острый приступ тоски накрыл меня, я прямо захлебнулся в нем, ощущая себя как уличный пес, которого, уж поскольку он прибился в непогоду, пригрели, накормили, приласкали и… теперь ему пора на волю своей бездомной судьбы. Представил, как выйду из этой тишины и чистоты в промозглую морось московской зимы… Как буду зябко кутаться в куртку в такси, с легким ознобом от сырости и недосыпа подниматься в лифте, зажигать свет в пустой прихожей… А завтра с утра – субботнего утра! – не в пример покойной тишине этой, тревожное молчание моей квартиры обнимет меня со всех сторон… Сам сварю себе кофе, засяду за работу, по привычке, по еще не погасшей инерции прислушиваясь, не гремит ли на кухне чем-нибудь Нина… и, конечно же, не услышу…
