Любкин помпон кивнул, она нагнулась слепить еще один снаряд, но не успела: Вадим сделал два немаленьких шага, сгреб ее, нагнувшуюся, шлепнул по попе, приподнял и усадил, словно куклу, в сугроб. Шапка на Любке от этого экзерсиса сбилась на мордашку, вместо лица оказался помпон.
Вадим же спокойно подошел ко мне и догнавшей меня Нелли, она взяла его и меня под руки, и мы втроем двинулись по тротуару в ту сторону, куда Фанни унесла Егора.
– Э! А я?
Любка уже успела сдвинуть шапку на место и теперь бурно требовала, чтобы кто-нибудь вытащил ее из сугроба.
Пашу подвело его благородство. Как только он подошел поближе и протянул ей руку, она резко дернула его к себе, и они оба увалились в снежную кашу, причем Любка, казалось, специально все глубже замешивала барахтающегося Пашу в снег.
Мы обернулись на его крики. Любка хохотала во все горло, Паша, весь белый, потерявший перчатки и шапочку-петушок, чертыхался на чем свет стоит, нашаривая в нагрудном кармане заветную бутылку, чтобы проверить, раздавил он ее или нет.
– Дура! – кричал он. – Какая же ты, Любка, дурр-ра!
А Любка, уже тоже вся в снегу, на заднице, словно с горки, съехав с сугроба, вскочила на ноги, припала на секунду к Пашиной груди, коротко поцеловала его в губы и выхватила у него из рук только что вынутую бутылку водки.
– Стой! Стой, малахольная!
Но она уже летела с бутылкой в руках стрелой мимо нас, по-прежнему оглашая окрестности диким хохотом.
– Догоняй!
И красный, взъерошенный, озверевший Паша понесся за ней.
– Стой, дурр-ра, ты же разобьешь, греться нечем будет!
– Греться, я думаю, им не придется, – философски заметил Вадим. – Сейчас тут не только им, всему району жарко будет.
Мы не торопясь дошли до конца длинного дома и только свернули за его угол, как нам навстречу, откуда ни возьмись, вылетела Любка, осыпала нас целым ворохом мягкого пушистого снега и снова унеслась.
– А где Егор? – спросил я, осторожно отряхивая шубку Нелли.
– Скорее всего, на пустыре, он там с Фанни гуляет. Сейчас мы туда дойдем. Тут недалеко.
Вокруг и впрямь стояла подлинная зимняя сказка. Было что-то около половины одиннадцатого, и жители района, не в пример нам, давно уже сидели за праздничными столами, а потому во дворах было пустынно. Не тронутые ничьими следами, на дорожках и газонах разлеглись пуховые платки, усыпанные алмазами, сверкающие в свете горящих окон радужными всполохами. Небо было густо-фиолетовым, глубоким, плотным и щедро роняло новые и новые петли и узелки этого бесконечного пухового вязания, так что через несколько минут каждый из нас был укутан, как оренбургским шерстяным платком, тончайшей белой кисеей. Стояла поразительная для этого часа тишина, воздух был остро-свеж, вкусен, дышалось легко, и хотелось вдыхать еще и еще, надышаться этой свежестью и чистотой.
Вадиму явно было тяжело идти так медленно, как шли мы с Нелли. Но он старательно подстраивал свои огромные шаги под плавную, короткую, мерную ее поступь; она легко опиралась на наши с ним руки, и в какой-то момент я и с ними стал ощущать себя неловко – таким «звучащим» было их молчание.
Мы еще раз свернули за угол какого-то дома, и перед нами раскинулось огромное, пустынное снежное поле, где-то очень далеко плавно, без привычной линии горизонта, перетекающее в небо. Узорчатая завесь идущего снега перемешивала верх и низ, право и лево, мы словно плыли в пустоте – на большом пространстве, лишенном ориентиров в виде столбов, лавочек, домов, машин это ощущение некоей взвешенности между небом и землей было полным.
– Ну и где Егор? – снова спросил я.
И в этот момент из плавного парения снега стремительно вынырнула Фанни, ударила меня лапами в бок, прыгнула на Нелли, глянула на Вадима, шарахнулась от него в сторону и, набирая скорость, буквально распластав по воздуху передние и задние лапы, полетела куда-то в пустоту.
– Значит, и Егор где-то рядом, – тихонько засмеялась Нелли.
Втроем идти становилось невозможно, снег засыпал кем-то протоптанную дорожку, я оставил Нелли на попечение Вадима и пошел за ними. Шел и думал о том, что я как-то давно ничего не понимаю в жизни, как-то безнадежно от нее отстал, и, вероятно, мне уже не догнать стремительно меняющихся норм, правил и привычек этого нового, подступившего прямо ко мне бытия.
– Вон они, красавцы! – воскликнула Нелли, показывая белой вязаной варежкой куда-то вперед. – Вадим Петрович, а вы волновались.
Я выглянул из-за широкой спины Вадима: сильно поодаль от нас, в отсветах ровного белого пространства, виднелись три крохотные фигурки, вокруг которых с диким лаем нарезала круги ошалелая от радости собака.
– И, похоже, они уже греются! – пророкотал Вадим.
И впрямь, бутылка водки, когда мы подходили, как раз из рук Егора перешла к Любке, и она, придерживая рукой свой помпон, запрокинув голову, глотнула прямо из горлышка.
– Здорова! – восхитился Егор.
– Сибирячка, – буркнул Паша.
– Эко вы, прям как алкоголики, – забасил Вадим. – На пустыре. На троих… Нас не дождавшись… Из горла́…
– Так вкуснее. – Любка по-детски утерла нос рукавом пальто. Круглые ее щеки пылали от бега и морозца словно два спелых яблока. – А чего вас ждать, – озорно сверкнула глазами. – Вы ж как черепахи, пока доползете, мы тут уже околеем.
Она стояла, прижавшись спиной к Паше, а он, расстегнув куртку, обнимал ее, грея и выглядывая из-за ее помпона, который каждый раз, когда она встряхивала головой, бесцеремонно проходился по его тоже раскрасневшейся то ли от бега, то ли от уже выпитого физиономии.
– Присоединяйтесь, – сказал он и протянул нам из-под руки Любки бутылку.
– Э, нет… – снова забасил Вадим. – Так негоже. С нами дамы.
Лоб его слегка наморщился, он полез в карман куртки, извлек оттуда вложенные один в другой небольшие пластиковые стаканчики, раздал нам всем, затем из другого кармана достал бутылку коньяка, откупорил и аккуратно разлил.
– За этот чудесный, сказочный снег!
Мы чокнулись, коньяк на морозце оказался неожиданно вкусен. Вадим еще раз опустил руку в карман и извлек пакетик, в котором лежала горстка шоколадных конфет. Нелли он к тому же протянул яркий оранжевый шарик мандарина.
– Закусывайте.
Любка внимательно смотрела на Вадима, но он словно не замечал ее присутствия, спокойно разлил еще, закупорил бутылку и опустил в карман.
– С наступающим?
– Скучные вы! – вдруг заявила Любка, резко оттолкнула Пашу, который едва удержался на ногах, и громко заорала:
– Фанни! Фанни, где ты?
Откуда-то из снежной кутерьмы с раскрытой пастью и свешенным набок красным языком пулей вылетела Фанни, но ни на секунду не затормозила возле нас, а, описав вокруг большую дугу, снова умчалась в просторы пустыря.
