– А ты понимаешь… – говорит мама, когда мы останавливаемся на светофоре.
– Мм?
– …что ты сейчас первый раз в жизни помогла Игорю?
Всегда, когда мы ездили куда-нибудь на машине, я давала им пристегнуть его, заботиться о нём. Но они меня никогда ни о чём и не просили.
Я ничего не отвечаю. По-моему, и не нужно. Собственно, мама ни о чём и не спрашивала. Она высказала своё наблюдение. Поэтому я только киваю. И мы опять молчим до следующего светофора.
– Я вчера страшно перепугалась, – говорит мама.
«Ну вот», – думаю я. Снова придётся выслушать всё с самого начала. С родителями главная проблема в том, что они не умеют остановиться, думают, что мы не слышали, что они говорят, и поэтому они точно знают, что нужно всё ещё раз повторить.
– Да я знаю, что ты думаешь, – продолжает мама. – Что я давлю на тебя, что мы это уже проехали, что я всё это повторяю, как испорченная пластинка.
– Как что?! – удивляюсь я.
– А! – Мама машет рукой. – Испорченная пластинка. Мы так раньше иногда говорили. Когда ещё были пластинки.
– Ага, – киваю я, – в прошлом тысячелетии.
Мама смотрит на меня и улыбается:
– Да, в прошлом тысячелетии.
Потом она опять молчит до следующего светофора. И говорит:
– Я только вот что хочу сказать…
Я поворачиваю голову. Она знает, что я смотрю на неё, но сама смотрит куда-то вверх, на красный сигнал светофора.
– Я перепугалась. Но я знала, что бояться нечего.
Ну, думаю я, ты уже реши, перепугалась ты или бояться было нечего.
– Несмотря ни на что, я не волновалась за Игоря. Потому что знала, что он с тобой.
Теперь она смотрит на меня. Мы смотрим друг на друга. У неё голубые глаза. Как у меня. Потом она прикасается к моему лицу. Из машины за нашей спиной раздаётся несколько раздражённых гудков. Давно зелёный свет.
* * *
Мама паркует машину прямо рядом с папиной на больничной парковке. Она выключает двигатель, вынимает ключ, потом поворачивается ко мне и улыбается:
– Не буду больше носить тёмную одежду. Не потому, что тебе не нравится, а потому, что она меня старит. – И выходит из машины, хлопнув дверью.
Смешно всё-таки, думаю я, помогая Игорю вылезти. Маме всегда надо, чтобы последнее слово оставалось за ней.
* * *
В больницу мы входим как небольшая воинская часть, полностью составленная из новобранцев, или, по крайней мере, как необычное, абсолютно беспорядочное семейство из восьми человек. Нас рассматривают с большим интересом. Отчасти даже со страхом. Больше всего их занимает Игорь; он и ведёт себя заметнее всех. Мне совершенно не мешает, что на нас пялятся. Моим одноклассникам, видимо, тоже. Папа сразу же интересуется, где лежит Барбка.
– Вы родственники? – спрашивает администратор, недоверчиво глядя на нас.
– Одноклассники, – кивает папа.
– Да, одноклассники и одноклассницы, – быстро уточняет мама.
– Ага, значит, одноклассники и одноклассницы? – кивает администратор и смотрит на них обоих внимательно.
– Нет! – быстро говорит папа. – Мы не все одноклассники. Мы вот, – он показывает на маму, – мы с ней не одноклассники. Ну, это очевидно. – Он глупо смеётся.
Теперь вмешивается ещё и Игорь:
– Я одноклассник тоже. – И обнимает Петру за плечо.
Администратор смотрит на нас с возрастающим изумлением.
А Петра, совершенно неожиданно для меня, очень душевно смеётся:
– Да, мы одноклассники. Хотим попасть к нашей Барбке.
Игорь тоже смеётся, даже ржёт. Наконец-то у него есть кто-то, с кем он может соревноваться в ржании.
– Одноклассникцы, одноклассникцы!
– Пятый этаж. Палата пятьсот семь.
И мы упихиваемся в лифт.
Палата 507
– Палата пятьсот семь. Вот она, – говорит папа. – Мы с мамой подождём в коридоре.
– Мы ей помашем отсюда, издалека. Чтобы она знала, что мы тоже тут с ней, – сразу же встревает мама. – И Игорь тут подождёт.
– Пускай идёт с нами! – говорит Матевж.
– Да, пускай идёт, – добавляет и Петра.
– Барбка же уже с ним познакомилась, – говорит Милан. – Она его меньше всех испугалась. – Выпалив это, он сразу же замолкает и смотрит в пол. – Я не хотел сказать… – начинает он мямлить. – Не в смысле испугалась, никто не пугался, просто было странно… Ну, немножко странно, не очень. Правда, не очень странно…
– Странно, странно, странно, – с радостью подхватывает Игорь.
Некоторое время оба повторяют «странно, странно, странно»; потом папа стучит в дверь и аккуратно заглядывает в палату пятьсот семь. Мы слышим, что он вежливо здоровается. Потом они с мамой отступают обратно в коридор, а мы вваливаемся в двери.
В палате две койки. Одна пуста; на другой, около окна, лежит Барбка. Рядом с ней сидит её мама.
– Барбка! Твои одноклассники пришли! – радуется она. – Проходите, проходите.
Мы заходим все сразу. Игоря я крепко держу за руку. Если держать его так, может, он не будет говорить никаких глупостей. Надеюсь. Мы толпимся посреди комнаты. Потом Барбкина мама буквально тащит нас к койке.
– Всё в порядке, всё хорошо. Это был просто несчастный случай, ошибка, правда, Барбка? Ты ошиблась и съела все эти… – Она умолкает.
Барбка смотрит на нас. Она бледная, но явно рада нас видеть.
– Пойду выпью кофе, – говорит мама, – оставлю вас одних ненадолго. – И быстро убегает. Мы слышим, как в коридоре она говорит моему папе: «Как хорошо, что вы их привезли!» И закрывает за собой дверь.
Мы стоим, окружив койку. Игорь стоит рядом со мной, уставившись на Барбку. Напротив нас стоят Петра и Алекс, и Матевж тоже рядом, а Милан уселся прямо у Барбкиных ног. Я смотрю на тумбочку в поисках Барбкиного телефона. Его нет. Я немного беспокоюсь, как мы вообще будем разговаривать. Действительно, некоторое время все молчат.
– Мы сегодня контрольную писали, – говорит Петра.
– Ага, – подтверждает Милан, – повезло тебе, что ты в больнице. – Вот опять. Он снова смотрит в пол и краснеет.
– Как ты? – спрашиваю я и беру её за руку.
– Да, ты как? – сразу же отзывается Петра, как будто соревнуется со мной.
– Тебе плохо? – спрашивает Матевж.
Господи. Глупые и неуместные вопросы. Ужасно мы себя ведём, думаю я. Потому что нам неловко. Мы понятия не имеем, о чём спрашивать одноклассницу, которая проглотила горсть таблеток, которой было плохо, а мы вообще этого не замечали.
