Я ехала домой с мамой. Я хотела с ней поехать. Я думаю, она на мгновение удивилась, когда я сказала: «Я с тобой». До самого нашего дома на лице у неё была приятная, удовлетворённая улыбка. Посерьёзнела она, только когда мы парковались. Парковка – это для мамы самое сложное дело на свете.
Папа развёз моих одноклассников по домам. Алекса и Петру – в самом конце. Алекс живёт на другом конце города, а Петра – недалеко от нас. Алекс, сказал мне папа, позвал Петру к себе, показать автомойку. Папа даже предложил подождать её, чтобы потом отвезти, но она сказала, что приедет домой на автобусе. Игорю они тоже хотели показать мойку, но Игорь уже устал:
– Потом, потом, потом…
Петра и Алекс, без сомнения, парочка. Наша классная парочка. Ну и отлично. Я совершенно не ревную. Уже. Если он захочет, я буду по-прежнему помогать с математикой. Могу и Петре помочь. И Барбка с Миланом скоро будут парочкой. Так мне кажется. Я спросила Игоря, что он думает про Барбку и Милана. Он немного подумал, потом сказал:
– Парень и девушка. – И заржал.
Не знаю, разглядел ли он их на самом деле, у Игоря все молодые люди иногда «парни и девушки».
Мы с мамой приготовили ужин. Пиццу. Полуфабрикат. В духовку засунуть, и всё. Это у мамы лучше всего получается. Ну, мы её немножко облагородили – в смысле, нарезали ещё немножко колбасы, помидоров и много сыра. Всё, что было в холодильнике. Когда папа с Игорем вернулись, мы им со спокойной душой сказали, что пицца домашняя, нашей работы. Что частично было правдой.
Игорь был усталый. Папа дал ему инсулин. Он заснул на диване. Как котёнок. Свернулся и фыркал. Мы смеялись. Потом папа его разбудил, и мы его кое-как доволокли до его комнаты. Когда Игорь был поменьше, папа всегда нёс его на руках, но теперь, когда он «как какой-нибудь небольшой кит», как в шутку говорит папа, это ему уже не удаётся.
Я тоже пошла к себе в комнату. Папа пришёл за мной следом. Он долго сидел на моём стуле около письменного стола, а я сидела на кровати. Мы молчали. Думали. Наверное, об одном и том же. Потом он сказал:
– Мне повезло.
И я думала то же самое. Он поцеловал меня в лоб и пожелал спокойной ночи.
Я разделась и погасила лампу. Уже лёжа в постели, я позвонила Бреде. Было вообще-то уже очень поздно. Возьмёт трубку – хорошо, нет – тоже нормально, не обижусь. Взяла.
– Что-то случилось?
– Нет. Хотя вообще да.
– Какие-то неприятности?
– Всё в конце концов хорошо кончилось.
– Можешь сказать что?
– В другой раз.
– Я испугалась, когда увидела, что ты звонишь.
– Я слишком поздно?
– Да нет, нормально. Мы ссорились.
– С кем?
– Ну, с этим моим новым. Я его к маме возила. Он сам захотел. А сейчас мне кажется, что он недоволен. Ох, тяжело с парнями. Они хуже, чем у Достоевского. Знаешь, который толстые книги писал.
– Знаю. Я пыталась читать, но мне показалось, что это очень скучно.
– Да нет, они хорошие. Как у Достоевского. Ты же не можешь сказать, что он плохой писатель. Но… надо, чтобы настроение было подходящее. В смысле, для Достоевского. Ну и для парней. Они требуют внимания. Стопроцентной сосредоточенности. Как Достоевский. В общем, я глупости говорю.
– Мм.
– Что «мм»? Тебе кажется, я гоню глупости?
– Так ты ж сама сказала.
– А, ну да, сказала. Прости, я в плохом настроении. Ты не виновата.
– Парни виноваты.
– Всегда! Мы не можем их прочитать до конца. Понимаешь меня?
– Понимаю.
– Они с другой планеты. Совершенно другой вид. Наверное, они про нас так же думают.
– Кто ж знает.
– Скажи, что у тебя случилось? Как Игорь?
– Отлично.
– А папа с мамой?
– Норм.
– Привет им. Я во вторник приду. Сделаю тебе ньокки.
– Класс.
– А всё-таки ты почему позвонила?
– Просто так.
– Ясно. Ну, спокойной ночи. Посмотрю, может, он уже не такой мрачный. Может, он был мрачный просто оттого, что у мамы нет всех телепрограмм, какие есть дома. Кто ж знает.
– Мм.
– Спишь уже?
– Нет, я тебя слушаю.
– Ника, я тебе только одну вещь скажу. Парней иногда трудно понять, но всё равно с ними хорошо.
– Это ты уже говорила.
– Да? Ну ладно. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Конец – но это только начало
– Опоздаем!
Я нервничаю.
– Поздно, поздно, поздно, – бубнит Игорь и закрывает лицо руками.
– Иду, иду! – кричит мама из дома; мы торчим перед дверью уже довольно долго.
– У нас, – папа смотрит на часы, – ещё пятнадцать минут.
– До начала, – говорю я. – А надо ещё там оказаться.
– Вот! – Мама наконец появляется в двери. С ней выходит Бреда; когда мы садимся в машину, она машет нам на прощание.
– В два ньокки будут уже на столе!
Мы трогаемся. Все на взводе. Игорь одет в свою самую элегантную рубашку. С галстуком-бабочкой. Он сам этого захотел. Мы с ним неделю назад или около того смотрели телевизор. Там была какая-то передача про политику. Были выборы, и по телевизору постоянно показывали какие-то дебаты. Потеря времени, короче. Мама, папа и я очень удивились, что Игорь захотел вместе смотреть одну из этих передач. Папа пошутил:
– Наш Игорь хочет идти в политику.
Мама заметила:
– Государству это точно пошло бы на пользу.
Скоро нам стало ясно, почему эта передача его интересует. Он показал на какого-то политика, у которого вместо простого галстука была бабочка.
– Я вот это, это хочу!
На следующий день папа купил ему три разных галстука-бабочки.
Сегодня у него жёлтая бабочка. Он её всё время поправляет.
В машине мы все молчим.
Папа спрашивает:
– Ты взяла?
Я ударяю себя ладонью по лбу. Игорь тут же повторяет мой жест.
– Чёрт, забыла! Оставила на письменном столе.
– Сейчас вернёмся, – говорит папа и глазами ищет место на дороге, где можно развернуться.
– Да я шучу, – говорю ему я.
– Боже, – говорит мама. – Подумай о том, что у взрослых слабые нервы.
