– Что ты имеешь в виду? – через силу говорю я.
Преподаватель вздыхает, поднимает голову и смотрит в стену над инструментом.
– В шопеновских мазурках есть тайна. Они лёгкие, но за этой лёгкостью скрывается какая-то тоска. Понимаешь?
Я киваю.
– Ну ладно. К следующему разу выучи всё.
– Да там двадцать страниц! – возмущаюсь я. – К следующей неделе у меня не хватит времени…
– Мы только в следующем месяце теперь увидимся, – говорит он и встаёт.
– Почему?
– У меня экзамены. Надо заниматься, чтобы закончить в следующем году.
– А у тебя ещё нет диплома? – спрашиваю я его. Причём нарочно. Я знаю, что он ещё студент, но всё равно спрашиваю; его это раздражает.
– Ещё нет, – лаконично отвечает он. – В следующем году. К двадцати двум годам буду дипломированный академический музыкант.
Хвастается. Это особенно противно.
– Отлично, – говорю я. – Меня до сих пор учил преподаватель, у которого вообще нет диплома.
– Ну хватит издеваться, – говорит он. – Упражняйся побольше. Ты способная. У меня ещё никогда не было ученика, который вообще не занимался бы, а играл всё равно неплохо.
– Ну что поделать, я гений, – скромно признаю я. – Моцартина, так сказать.
– Ну всё-таки не настолько. Не зазнавайся.
– У меня хороший учитель, – говорю я. – По крайней мере, по части хвастовства.
Он делает вид, что не услышал. Я встаю. Вообще-то он ничего. Лимонный парфюм с ноткой подгнивших фиалок можно ему простить.
– У тебя есть мой телефон и имейл. И скайп тоже. Если что-нибудь в композиции тебе будет непонятно, позвони мне. Во второй части мазурки, в быстрой, у тебя, скорее всего, будут проблемы с аппликатурой. Короче, – добавляет он менее официальным голосом, – и просто так можешь мне звонить. Когда угодно.
– С чего бы мне вдруг вам звонить когда угодно? – нагло отвечаю я. Нарочно. Со стариками надо иногда вести себя нагло.
Но я его не смутила. Он пожимает плечами.
– Ну, мало ли. Если вдруг потеряешься в мировом пространстве и тебе будет некого позвать на помощь. – И он смеётся. Издевается. Как будто я сумасшедшая. Как будто я ребёнок.
– Шучу, – наконец говорит он серьёзнее и закрывает тетрадку с нотами.
Я беру листочек. Там его имя, номер мобильника и имейл – большими круглыми буквами и цифрами. Видимо, ему важно, чтобы я хорошо играла. Это мне нравится. Некоторые преподаватели без диплома – это тоже ничего. Я сую листок в карман.
– Когда встретимся через месяц, я всё выучу. Окей? – И улыбаюсь ему – теперь по-настоящему.
Испанский язык и наконец-то конец рабочего дня
– ¡Buen día! ¿Cómo usted pasa su día?
Испанский – это норм, только преподавательница старая, как дуб, и скучная. В аудитории нас много. Причём исключительно стариков. Причём они все ещё, как бы сказать, ну, что ли… медленные. Да, ужасно медленные. Иногда мне приходится стараться, чтобы не сойти с ума. Им не ложится на язык прекрасная испанская мелодичность, и получается в результате какой-то словенский испанский. Даже ещё хуже: провинциальный, штайерский. У одной старушки аж приморский. Мой папа из штайерских краёв. Мы туда ездили, когда бабушка, его мама, была ещё жива, и я до сих пор помню её выговор, хотя тогда была совсем маленькой. А саму бабушку помню плохо. Она носила платок на голове, и вид у неё был недовольный.
Короче, несмотря на то что испанский язык очень интересный, на уроках всё время скучно. Каждую неделю. Скучно и медленно. Я не понимаю, как они не могут запомнить самые простые слова. Видимо, правда, чем ты старше, тем труднее запоминать. И делаешь всё медленно, как улитка со сломавшейся пружиной завода. Никогда не буду старой.
Летом, перед тем как я должна была пойти в новую школу, мы с папой смотрели по телевизору кино. Испанское кино, со словенскими субтитрами. Очень красивый фильм, «Лабиринт фавна», «El Laberinto del Fauno». Историю про такую же девочку, как я.
– Какой красивый язык! – сказала я. Я правда так думала. Правда было красиво. Как будто люди напевают, а не разговаривают. Это была ошибка! Надо было тихо сидеть. Папа посмотрел на меня и сказал:
– Тебе нравится?
Я кивнула. Опять ошибка!
– Организую тебе занятия.
Я думала, он забыл. Но нет. Осенью, когда я пошла в новую школу, он вскользь заметил, что записал меня на интенсивные курсы испанского. Ради него я сделала усилие и сказала: «Ух, как здорово. Спасибо, папа, это отлично». Он всё лето думал об испанском для меня, постарался; я не хотела его расстраивать. Кроме того, испанский – это же правда отлично. И языки мне легко даются. Когда мы жили в Париже, я сразу же выучила французский. Папа у меня биолог. Он крутой специалист по вымирающим видам, по изменению окружающей среды. Особенно он любит морских животных. Дома у нас тонны книг. Некоторые он сам написал. В Париже он работал в ЮНЕП, это ооновская программа по окружающей среде. Мама не работала. Я сначала ходила во французский детский сад, и никто из детей не подозревал, что я не француженка, так хорошо я говорила. Потом мы вдруг вернулись. Папа этому не радовался. Там ему было хорошо. Ему хорошо работалось, так он говорил. Но всё-таки решил, что надо, и мы вернулись. Ему тоже языки легко даются. Только мама у нас медленная. Так что с осени я не только в новую школу пошла, а ещё и на испанский. Мне кажется, папа всё время мечтает, как мы снова поедем за границу. Может быть, даже в Испанию. Ну ничего. Потерплю, хотя ужасно скучно. Озвереть как скучно.
– ¡Buenas noches!
Ну наконец-то всё! Первая вылетаю из аудитории, пока старики собирают вещи, болтают, хвалят друг друга, пытаются что-то сказать по-испански, хотя это вообще не похоже на испанский.
Я уже на улице. На велосипеде. Мчусь к дому. Уже темно. Март. Скоро весна, но темнеет пока что очень рано. Кручу педали изо всех сил, чтобы согреться. И что мы сегодня выучили? Повторили слова из прошлого урока. Десять слов. Ужас! Преподавательница писала на доске предложения, которые мы из настоящего переделывали в прошедшее и в будущее время. За пять минут всем всё должно было стать понятно. Повторяли, как будто мы в первом классе. Надо сказать папе, что это пустая трата времени. Я сама могу учиться. Быстрее получится.
Я перед домом.
Опять звоню. Не люблю искать ключи. Жду. Снова звоню, смотрю в камеру над воротами. Растягиваю губы в улыбке. Показываю зубы и рычу, как какой-нибудь психопат в самом дурацком американском ужастике. Ворота начинают пищать; я толкаю их и захожу внутрь. Велосипед подвожу к гаражу. Папина машина уже там. Значит, на сегодня всё. Больше никуда не поедет. Я прислоняю велосипед к каменной стене. Завтра поеду на нём в школу. Если ехать на велосипеде, назад потом тоже едешь на велосипеде; так можно избежать прогулки с одноклассниками. Я их обгоню. А завтра во второй половине дня у меня фехтование. Так что надо будет торопиться. Проблема, правда, в том, что завтра в школу придёт раненый Алекс, и Петра наверняка захочет проводить его до дома. Ну и Барбка тоже, и другие девчонки. Мне это не нравится. Может, предложу ему после занятий полчаса позаниматься математикой, а девчонки как раз отправятся по домам. После занятий Алекс проводит меня до стоянки велосипедов, я вскочу на свой, и пока-пока, прямиком на фехтование. Не нравится мне, что Петра постоянно на него вешается. А я – никогда. По-моему, это неправильно. Правда… В общем, мне всё равно. Пусть себе вешаются.
