Призрак… твою мать… не хочу даже думать об этом. Не сейчас.
Останавливаюсь на лестнице и какое-то время рассматриваю счастливые семейные фото. Сколько еще тайн хранит это место? А точнее мой отец.
Под мысли о своем родителе захожу в его кабинет. Усаживаюсь в кресло, удобно закинув ноги на стол, и завожу руки за голову.
Я ненавижу его.
И родилась эта ненависть очень давно. Еще с того момента, когда отец бросил нас на произвол судьбы. С самого детства его личность вызывает в моей душе лишь гнев и презрение, которые с каждым годом только растут.
А в свете последних событий они стали всепоглощающими. Разрушительными.
На глаза попадается очередная рамка с фотографией, на которой запечатлено счастливое семейство. Губы растягиваются в улыбке, больше напоминающей оскал. Блеф. Пародия на счастье. Жалкая иллюзия, сотворенная отцом на краю обрыва. И самое страшное во всей этой ситуации, что рано или поздно мы все свалимся вниз, захлебываясь болью от совершенных ошибок. Это всего лишь вопрос времени.
Правда как оголодавший дикий зверь. Дышит в спину. Бродит среди нас, выслеживая добычу. Она может залечь в спячку, но когда проснется, сметет все на своем пути. В том числе, и нас с Мией.
Интересно, каково моему отцу жить в вечном страхе, что в одно мгновение весь этот театр может рухнуть? Словно карточный домик, стоит только ветру перемен подуть в его сторону.
Только вот я еще не готов к переменам. Мне мало Мии. Я не желаю вновь терять ее. А ведь это неизбежно, стоит только сестренке узнать обо всем. Я разобью ей сердце. Собственными руками.
Чертов эгоист! Иди и поговори!
Скажи ей правду. Правду, будь она проклята!
Достаю телефон из кармана и несколько минут вращаюего в руках, тупо уставившись в одну точку. Взгляд пустой, потому что я вновь возвращаюсь в ту пещеру, видя перед собой гладкое девичье тело, поблескивающую от влаги шелковистую кожу, слышу ее частое дыхание и первый стон. Губы гудят от воспоминаний о том, что я ими с ней делал. Аааа. Невыносимо. Оттягиваю джинсы, где уже стало тесно.
Нет. Я не готов. Еще не готов.
Пару движений пальцами по экрану, и в затуманенное сознание врезаются гудки.
— Томас? Что-то случилось? — окончательно возвращает меня в реальность встревоженный голос отца. — Томас?
— А, да отец. Задумался. Как проходит второй медовый месяц? — Стараясь сохранять спокойствие, стискиваю зубы со всей силы.
— Том, прекрати ерничать. Ты ведь знаешь, что я работаю, а не развлекаюсь!
— Может, мне нужно знать что-то еще?
Пауза. Мои губы дергаются в однобокой ухмылке. Подонок. Я раскусил тебя.
— Я не понимаю о чем ты, сын, — прочистив горло, отвечает он.
— Дай-ка подумать, — щелкаю пальцами. — Ретроградная амнезия тебе о чем-нибудь говорит?
Снова тишина. Слышно лишь его тяжелое дыхание.
— Удобно, да? Получить чистого ребенка, как нового робота, которому можно вложить в мозг только то, что необходимо.
— Томас… прекрати устраивать спектакль!
— Он ведь был мой? — цежу сквозь зубы, до хруста сдавливая металлический корпус телефона.
Ответом на этот раз мне служит лишь только шумный вздох.
— Я никогда тебе этого не прощу. Ты слышишь! Ты уничтожил меня. Уничтожил ее. Нас.
— Томас, успокойся! Где Мия?
— Боишься, что малышка все услышит? Какой же ты урод! — выдаю с горькой усмешкой.
— Томас! — рявкает он в трубку и тут же смягчается. — Прости, я… я не хотел. Все слишком далеко зашло, сынок, я просто не знал, как поступить правильно… испугался…
— Я не нуждаюсь в твоих оправданиях. Прибереги их для Мии. А пока я советую тебе еще на недельку задержаться в Америке. Всего доброго, папочка.
Отключаю мобильный и швыряю его на стоящий в стороне диван. Сердце бешено колотится в груди. Сейчас я отдал бы все на свете, чтобы родитель оказался напротив меня. Кулаки буквально зудят от желания съездить по его физиономии. У меня есть неделя. А потом… потом я все ей расскажу и исчезну.
Глава 38
Мия
— А ты не могла надеть что-то более… — Томми прочищает горло, пронизывая меня внимательным взглядом, — более недоступное.
Вспыхиваю от неловкости и оттягиваю коротенькое платье пониже, чтобы хоть немного укрыться от его разглядываний. Я надела то самое черное платье, которое он заметил на моей кровати в первый день нашего знакомства. Глупая затея.
Но обида бежит быстрее, и с языка срываются совершенно другие слова.
— Ты сейчас серьезно? Хочешь сказать, я доступная? Боже, Томас, какой же ты кретин!
Уже пускаюсь прочь по лестнице, но он перехватывает меня и прижимает спиной к своей груди, зарываясь носом мне в шею.
— Нет. Ты недоступная, а вот твое платье… — он цепляет край юбки, — оно же меня с ума сведет. Особенно там, где я не смогу тебя потрогать. Хотяяя, — дразнящим тоном протягивает американец, облизывая мои скулы, — в лесу много темных уголков.
— Только не вздумай позволять себе лишнего, Том. Я не хочу проблем!
Дергаюсь, чтобы выбраться из удушающих объятий, но добиваюсь совершенно обратного. Он приникает губами к моему уху и что-то шепчет. Очень соблазнительно и горячо.
— Боже, да ты извращенец! — заливаюсь смехом, а у самой низ живота наливается сладкой тяжестью предвкушения.
— Вовсе нет, — тихо посмеивается с царапающей хрипотцой.
Расцепляю его руки и направляюсь на выход.
— Ну-ну, вижу я, к чему ты клонишь! Поехали уже. И я серьезно, Том! — Оборачиваюсь, отступая к дверям, и тычу в него пальцем. — Даже думать не смей, не то, что смотреть.
С наглой ухмылкой на лице он поднимает руки вверх.
— Обещаю, я буду паинькой.
Засранец.
***
Звук работающего двигателя стихает, и машина останавливается. А в душе у меня начинается война сомнений, заполняя все внутри ноющей болью.
Сама не понимаю, почему мне так важно, чтобы Том был со мной сегодня на этой вечеринке, почему я хочу, чтобы каждую секунду мы принадлежали друг другу. Меня по-настоящему пугает столь стремительно набирающая обороты одержимость. Я на самом деле стала зависима. Это случилось в последние сутки. Сутки длиною в вечность. До сих пор не могу понять, в какой момент я потеряла голову. Да, черт подери, в тот самый, на кухне, когда впервые увидела его нахальную улыбку и бесстыжие глаза. Так! В конце концов, он мне не родной! Только вот убедить даже себя мне не удается. Это все равно вне рамок приличия. Люди никогда не поймут. Они осудят.
