— Вам понятен приговор? — каркает Боброва, бегая глазками по залу. Понятен, конечно. Молодец, Валюша, исполнила как надо.
— Тамила Аркадьевна? — голос судьи эхом пробегается по высоким сводам.
— Д-да. Понятен. — Стряхивает с себя оцепенение Тамила. Медленно застегивает пуговицы пиджака, небрежно оборачивает шифоновый шарф вокруг шеи, заправляет волнистую иссиня-черную прядь за ухо и встает с места. Пошатывается, как пьяная, несколько секунд приходит в себя и выбегает из зала без оглядки.
— Не зайдешь к Бобровой? — губы Яра растягиваются в приторной ухмылке.
— Она получила благодарность. Меня кое-что беспокоит, но… Надо поговорить, Яр.
— Хорошо, поехали. — Он закатывает глаза. — В офис?
— Да.
Пухлые, серо-черные тучи плачут холодным дождем. Яр услужливо раскрывает надо мной зонт и, поморщившись, ступает на мокрый асфальт. Автомобиль темнеет на парковке, как глянцевая черно-серая гора. Большой и представительный — другого и не может быть у Вацлава Черниговского. Яр отдает мне зонт и огибает машину. Садится на переднее пассажирское кресло и блаженно откидывается на спинку кожаного кресла.
Стоит мне протянуть руку к двери, в нее впивается маленькая и сильная ладонь Нестеровой.
— Вы…
Интересно, откуда она появилась? Выскочила, как черт из табакерки: промокшая, бледная. Жалкая.
— Если думаете, что вам все сойдет с рук, вы ошибаетесь. — Шипит Нестерова, тыча в мое плечо тонким наманикюренным пальчиком. — Я подам на апелляцию. Вы… вы жалкий, подлый… Какое суд имел право лишать нас единственного имущества? — ее губы дрожат.
— Очевидно, из-за огромной суммы долга? Я не вор в отличие от вашего мужа. Где Олег, Тамила?
— … Аркадьевна. — Фыркает она, отирая лоб. Ее черные волосы завиваются от воды, а глаза недобро сверкают. Агаты, хотя нет… Сапфиры. Глаза синие, как грешная ночь.
— Послушайте, Тамила Аркадьевна, может, станете под зонт? Вы совсем промокли. — Хмурюсь и выставляю вперед руку.
— Не стоит, я… закончила. — Отшатывается она.
— Где ваш муж? Уж не думаете ли, что я поверю в ваши пылкие обвинения и… этот вид — жалкий и страдальческий? Умело созданный гримером, угадал?
— Да пошел ты! — Тамила взмахивает ладонью и демонстративно разворачивается. Шлепает по лужам, не разбирая дороги. Фурия.
— Ты идешь, Вацлав? — Ярик высовывается из приоткрытого окна. — Басов оборвал телефон.
— Басов? — стряхнув зонт, я складываю его и сажусь за руль. Что за черт? Я многому обязан старику, и если он звонит, случилось что-то по-настоящему серьезное. — А почему он звонил тебе?
— Он звонил тебе, Вац. Ты забыл, как впихнул сумку с документами и телефоном мне в руки. Поехали в офис, работа не ждет. И… что хотела от тебя эта чокнутая?
— Потом, Яр. Напомни мне проверить кое-что о Нестеровой.
Запускаю двигатель и, прослеживая взглядом за качающимися, как маятник «дворниками», перезваниваю Басову.
— Здравствуйте, Владимир Юрьевич. Простите, что не ответил сразу, был на совещании. — Нервно постукиваю пальцами по рулю.
— Стелла возвращается, Вацлав. — Его голос на том конце провода звучит устало. Безжизненно я бы сказал. Бесцветно.
— Хм. Спасибо за информацию, но вы же не поэтому…
— Приезжай ко мне через час. Есть разговор.
Глава 3
Тамила
Руки не слушаются. Да что там руки — все тело сотрясает крупная дрожь. Смахиваю ледяные капли со лба и откидываюсь на спинку водительского кресла. Интересно, машину у меня тоже отнимут? Запускаю двигатель и включаю обогрев сидений. Этот чертов ублюдок прав — я совсем промокла, ожидая, когда его царственная персона соизволит выйти. Ненавижу… Ненависть затмевает всю палитру моих эмоций, в том числе одиночество, боль и страх. Не думала, что способна ненавидеть человека так сильно… Получается, могу. Вспоминаю его издевательский, снисходительный взгляд и… Наполняюсь неистовым желанием зарядить Вацлаву Черниговскому по роже! Самодовольный индюк! Урод, мерзавец!
— Да! — отвечаю на телефонный звонок, разорвавший тоскливую тишину салона.
— Тамила Аркадьевна… Тамилочка, у Софико поднялась температура. — Голос Инны Сергеевны — няни моей дочери звучит взволнованно. Господи, ну почему все всегда случается в одно время? Беда не приходит одна? Следовательно, так.
— Черт, Инна Сергеевна, что же делать? Придется отпрашиваться с работы. — Протяжно вздыхаю, постукивая пальцами по кожаной обивке руля. Машина здорово выручает, и будет чертовски несправедливо, если ее заберут. Хотя нет… Адвокат Фролов хоть и дурак, но уверил меня, что автомобили, купленные в кредит, не арестовывают.
— Вы уж постарайтесь, Тамилочка. — Грудным голосом протягивает Инна Сергеевна. Знаю — ухаживать за больным ребенком не ее конек.
Отбиваю вызов и опускаю голову на руль: я так сильно сжимала челюсти во время заседания, что теперь болит голова. И за ушами болит, а внутри так прямо пылает от боли, обжигает, словно лавой. Из экрана смартфона хлестко выстреливает напоминание, а вместе с ним — синхронно, неприятно и всегда внезапно — мелкая дрожь в пальцах. Она щекочет кожу, пробирая до костей, обнимает мое тело, как обруч, а потом… сковывает дыхание. Я тянусь липкой от холодного пота ладонью в сумку и достаю коробочку с таблетками. Судорожно пихаю две капсулы в рот и запиваю водой из бутылки. Макияж, говоришь? Эффект, созданный умелыми руками гримёра? Да я врагу не пожелаю такого… макияжа.
Ничего, Тами, ты справишься. Обязана справиться ради дочери и себя. Дыхание восстанавливается, кровь ускоряет ритм, изгоняя мертвенную бледность куда подальше. Кажется, даже ненависть притупляется, сменяясь досадой.
Инна Сергеевна недовольно выслушивает информацию о времени моего возвращения. Ей все же придется подождать: у десятиклассников урок химии, который я просто обязана провести. Моя подруга и, по совместительству школьный завуч Ева Борисова не может покрывать меня вечно. Теплые струи воздуха ласкают кожу, а радио, льющееся из динамиков, успокаивает нервы. Правильно бабуля говорила: месть — блюдо, которое подают холодным. Зря господин Черниговский меня недооценивает. Ох, как зря!
Паркуюсь на территории двора гимназии и нехотя выхожу под летящие с неба хлесткие капли. Прыгаю по лужам маленького школьного двора, удивляясь, какими нескончаемыми кажутся двести метров, пройденные под дождем. Юркнув в учительскую, сбрасываю плащ и подхожу к висящему на стене овальному зеркалу. Расчесываю непослушные кудри, наношу на лицо пудру, подкрашиваю ресницы и губы. Улыбаюсь себе. Сначала неловко и вымучено, а потом искренне, растягивая рот до ушей. Привет, Тами, привет, девочка. С чего этот козел взял, что надо мной колдовал гример? Из отражения растерянно смотрит синеглазая черноволосая брюнетка — красивая, что бы там ни говорили какие-то недоумки!
