— Я привыкла получать деньги… за выполненную работу, — хрипло произносит Тамила. — Где спальня? Или мы будем… здесь? — она бросает уничтожающий взгляд на просторный светлый диван вдоль стены.
Я молча киваю. Достаю из шкафа чистую простынь и застилаю постель. Тами стоит посередине комнаты — растерянная, взлохмаченная после душа, домашняя без макияжа… Самая сексуальная на свете в толстовке и джинсах.
— Иди ко мне, Тами, — привлекаю ее к груди и скольжу губами по горячему виску.
— Просто сделай это, Вацлав… Прошу тебя. Не надо… вот так. Мы же договаривались, помнишь? — отстраняется Тами. Ее голос надломлено шелестит.
Не дождавшись ответа, Тами снимает штаны вместе с кружевными трусиками и подходит к дивану.
— Сделай это и… все.
Я сглатываю, прикипев взглядом к аппетитным формам моей женщины. Земля уходит из-под ног, когда я подхожу ближе к желанной добыче. Дыхание сбивается, а сердце больно бьет в грудину. Моя… Все внутри ревет от желания ворваться в нее, пометить собой, брать, рвать, иметь… У меня рябит в глазах от похоти. Она, как яд, растворяет во мне налет цивилизованности. Изгоняет здравый смысл, позволяя торжествовать инстинктам.
— Не так…
Тамила поворачивается спиной и становится на коленки — не хочет видеть меня, слышать, чувствовать дыхание… Хватается за тонкую ниточку ускользающих из рук свободы и контроля.
Она прогибается в пояснице, открывая мне себя. Боже… От ее беззащитного вида член болезненно дергается. Диван слегка прогибается, когда я пристраиваюсь сзади. Ее кожа — сухая и горячая, обжигает, как лава, а мелкие искорки дрожи жалят похлеще хлыста. Она вздрагивает, сжимается, натягивается, как струна… Закрывается в невидимый кокон, не в силах справиться с волнами пожирающего ее омерзения. Я вызываю в ней это — гадливость, неприятие, ненависть… А, что ты, Вацлав, хотел? Ласки и внимания, купленных за деньги? В глазах темнеет от возбуждения, и я с трудом балансирую, так и не решившись, куда же мне склонить выбор — поддаться похоти и просто взять ее, или отпустить… Я глажу ладонями упругие бедра, мну ягодицы, а потом касаюсь промежности. Провожу пальцами по нежным губам, задеваю вершинку клитора. В ней сухо, как в пустыне. Не хочу так! Запускаю пальцы под ткань толстовки и тяну ее вверх. Тами напрягается еще больше, одергивает дурацкую кофту, не позволяя мне полюбоваться своим телом. Я ныряю ручищами под трикотажную ткань и пробираюсь по ее животу выше… Кажется, я кончу от одного лишь ощущения в руках ее полных, гладких, как персики, грудей с выпирающими сосками… Перекатываю их между пальцами и, кажется, все это время не дышу… Трогаю Тамилу, глажу, ласкаю… Впиваюсь губами в кожу ее ягодиц, покусываю, целую, оставляя влажные дорожки. Ее передергивает от отвращения, и это чувство пробуждает во мне чудовищный протест. Хочу! Подчинить, подмять под себя… И не хочу… Вот так не хочу. Она словно чувствует мое замешательство, толкается бёдрами навстречу, срывая стоп-кран…
— Давай же… — сдавленно хрипит Тами.
Я стягиваю одежду, выпуская на свободу член. Достаю дрожащими пальцами пачку из кармана. Мне хочется реветь от похоти. Она, как плесень пожирает пространство, выталкивая воздух. Я шумно дышу, касаюсь Тамилу, растираю ее сухую промежность в надежде вызвать хоть какую-то реакцию. Отстраняюсь на мгновение, чтобы дернуть фольгу презерватива и… перевожу на Тами взгляд. Она обмякает. Смотрит остекленевшим взглядом в одну точку, смирившись перед неизбежностью… Все, как ты хотел, да, Вац? Жена — покорная, униженная, распластанная под тобой? На ткани ее толстовки проступает темное пятно от пота.
— Тами, я не хочу так… Прошу, разденься.
Поддеваю край и тяну проклятую кофту вверх. Тами бессильно сопротивляется и мычит, пытаясь закрыться. Мне хватает мига, чтобы увидеть, что она прячет. Шрамы… Белые, тонкие, толстые… Ими исполосована вся ее спина. В глазах щиплет от выступившего пота, тело сотрясает крупная дрожь. Я натягиваю штаны и разворачиваю жену к себе. Белое как мел, лицо, чёрные провалы глаз. Она почти не в себе.
— Кто?! — хриплю, оглаживая ее горячие щеки ладонями.
— Какая разница? — шипит она. — Закончи, что начал. — Ее лицо искажает презрительная усмешка.
— Кто, я спрашиваю? Говори! Кто это сделал? — встряхиваю Тами за плечи и прижимаю к себе. Глажу, как поранившегося ребёнка, испытывая чудовищную боль.
— Скажи, это он? Нестеров? Скажи мне!
— Да… — выдавливает она. — Он! Доволен? Он бил меня и насиловал, унижал, мучил… Что ещё ты хочешь знать? Ты… Ненавижу…
— Тами, прости меня. Если бы ты сразу сказала…
— Ненавижу… Я вас всех ненавижу.
Я и сам себя ненавижу. Подхватываю Тамилу на руки и несу в спальню.
— Я не трону тебя, слышишь? — шепчу, уловив тревогу в ее взгляде. — Не трону… Но и не отпущу.
Заворачиваю Тамилу в плед и сажаю себе на колени. Глажу ее по голове и бормочу чуть слышно «прости, прости, прости…». Качаю ее, как ребёнка, и неловко жалею… Тами не реагирует. Принимает мое запоздалое сочувствие, борясь с собственными, раздирающими душу демонами. Тяжело дышит, пытаясь удержать слёзы, а потом не выдерживает…
— Он… он… я ведь ничего ему не сделала, понимаешь? Я ведь… почему так? — ее слёзы пропитывают мою футболку и обжигают кожу.
— Ты ни в чем не виновата, — я глажу ее по лицу, собираю губами влажные дорожки. — Плачь, Тами… Поплачь.
— Я ведь… я неделями ходить не могла. И сидеть, — выдыхает она, закрывая лицо руками. Стыд — вот что ее так мучает. Я что есть силы сжимаю челюсти, стремясь удержать себя в руках. Обнимаю ее, глажу по голове, разделяя боль, пожирая ее большими глотками, принимая в свою жизнь, распахивая сердце для неё…
— Тами…
— Я… мне… я такая грязная, Вацлав. — Она поднимает на меня глаза — ясные и синие.
— Останься. Я обещаю, что не трону тебя. Сонечка с няней?
— Да, — опасливо кивает Тами.
— Тами?
— Да?
— Я люблю тебя.
Глава 21
Вацлав
«Я люблю тебя», — срывается с губ. Неосмотрительно, проворно, неуместно… Она плачет, сидя на моих руках, и, кажется, не реагирует. Всхлипывает, а я перебираю шелк ее волос, вдыхаю их запах, мучаясь от чудовищной боли в груди… Что, если бы я не остановился? Сломал Тами, как щепку, уничтожил, растоптал? Я был на краю пропасти… Еще шаг, дуновение ветра, секунда и… я сорвался бы в бурлящий океан непрощения и боли своей женщины. Она тонет в нем сама и с легкостью утопила бы меня…
— Я люблю тебя, — повторяю, поглаживая сухими пальцами ее припухшие от слез веки, скулы, лоб. Глупость, чушь, бутафория — или как я там совсем недавно утверждал, восседая в собственном кабинете? Гнал от себя вспыхнувшие к ней чувства — разрушительные для образа Вацлава Черниговского, расплавляющие его налет позолоченного циничного мажора. Закоренелого холостяка, поклявшегося никогда больше не играть в семью и любовь…
