«Нет. Не хочу. Боюсь показаться перед тобой слабой и уязвимой. Не хочу обнажать свои раны и выглядеть грязной. После издевательств мужа и мыслей, которые я допускала в отношении него. Не хочу, чтобы ты разочаровался во мне. Разлюбил, потому что я, похоже, тебя люблю…».
— Нет, Вацлав. Спасибо тебе, я справлюсь, — произношу, прогоняя мельтешащие, как облако комаров мысли.
На двери висит внушительных размеров позолоченная табличка: «Нина Алексеевна Добровольская — психотерапевт. Врач высшей категории. Гипнотерапевт».
Карина живет у нас вторую неделю. Играет с Сонечкой, слушает сказки на ночь в исполнении папы, ест все, что мы с Инной Сергеевной ей готовим, и часто вспоминает о Стелле… Я боюсь ее возвращения… Панически. До дрожи в коленях. Боюсь их общения с Вацлавом, ее уверенности и красоты. Настойчивости, прямоты, назойливости. Всего того, чего лишена я… Не понимаю, за что Вац меня полюбил? Меня мучают уничижительные мысли. А Вацлав… Он словно чувствует меня — целует крепче и ласкает жарче, дарит ночи, полные страсти… Какая же я глупая и недоверчивая — от такой любой сбежит, даже самый терпеливый! Но я намереваюсь исправить все — за этим и пришла к Нине Алексеевне. Оставляю мужа в коридоре и робко стучусь.
— Здравствуйте, — произношу, бегло оглядывая кабинет. Уютно — светло-серое плюшевое кресло, белый письменный стол, плотные бархатные занавески цвета слоновой кости, живые цветы на подоконниках…
— Проходите, Тамила Аркадьевна. Присаживайтесь.
Дружелюбная улыбка, приятный аромат духов, доброжелательность, сочащаяся из глаз Добровольской — все действует на меня разом, оказывая успокаивающий, расслабляющий эффект.
Мы долго разговариваем. Нина Алексеевна спрашивает меня о бабушке и родителях, Сонечке и бывшем муже. О том, что я видела и забыла.
— Пожалуй, без когнитивно-поведенческой терапии не обойтись, — со вздохом произносит она. — На первом сеансе я крайне редко ввожу пациента в транс, но, учитывая ваше положение… Безопасность превыше всего. К тому же речь идет о преступлении — здесь без вариантов… — она, как будто, уговаривает себя. — Ярослав Огнев ввел меня в курс дела.
Понимаю — выгляжу я растерянной, сбитой с толку, дезориентированной. Разговоры об умерших близких и пытках бывшего мужа отнюдь не добавили мне уверенности.
— Я согласна, — отвечаю хрипло. — Мне необходимо все вспомнить. То есть вы заберётесь в мою голову и разложите воспоминания по полочкам, так?
— Тамила Аркадьевна, расслабьтесь. Откиньтесь на спинку кресла, проведите пальцами по бархатистой ткани. Вы чувствуете ее?
— Да. Это уже… вы начинаете? — бормочу, елозя по креслу пальцами.
— Ваши воспоминания начинаются в доме, я правильно понимаю? — продолжает Добровольская, проигнорировав мой вопрос.
— Да.
— Закройте глаза и опишите ваш дом.
— Ну… Он двухэтажный, облицован декоративным камнем. — Отвечаю зажмурившись.
— Какие в доме калитка и забор? Протяните руку, Тамила Аркадьевна. Опишите, что вы чувствуете? Калитка мокрая, холодная? Или, напротив, теплая от весеннего солнца?
— Теплая. И сухая.
Ее голос завораживает. Слышу музыку и тихое шуршание. Нина Алексеевна просит меня не открывать глаза. Слышу, как чиркает зажигалка, а потом обоняния касается аромат благовоний. Я окончательно расслабляюсь, вжимаюсь в спинку уютного мягкого кресла и… улетаю куда-то в прошлое.
— Вы дома, Тамила Аркадьевна. У Софико сегодня был утренник. Вспомните, какое это было число?
— Седьмое мая. Точно, именно эта дата.
— Вы стирали белые носки дочери, когда вам позвонил муж?
— Да.
— Ваши руки в белой пене, вода журчит, уплывая струйкой в раковину. Дома тихо — Сонечка играет в своей комнате или…
— Смотрит мультики. — Господи, я вижу! Вижу свой дом и себя — как будто со стороны. — Звонит Олег. Он плачет. Умоляет меня простить его и просит о помощи.
— Что ему нужно?
— Олег называет адрес и просит приехать. Срочно. Я звоню подруге Еве — время позднее, я отпустила Инну Сергеевну, и с Софико некому посидеть. Выключаю воду. Пока Ева едет, набираю ванну и купаю Сонечку. Переодеваюсь.
— Что вы надеваете? Вам нравятся эти вещи? — голос Добровольской ласкает слух.
— Да. Вечер теплый. Я натягиваю темно-синие брюки, рубашку и длинный кардиган. Кожаные удобные кеды. Новые, я надевала их два раза. Ева приезжает через двадцать минут. Олег присылает геопозицию. Названия и адреса не называет. Я не сразу понимаю, куда еду…
— Что это за место, Тамила Аркадьевна?
— Не знаю.
— Продолжайте. Вы выходите из дома, сжимая ключи от машины в руках…
— Нет. Ключи я положила в сумочку. На улице тепло. Ветер ласково теребит мои волосы. Пахнет цветами, свежей травой и костром. Сосед опять что-то жжет во дворе. Слышу детские голоса, шум шин по асфальту. Тянусь ладонью к калитке и толкаю ее. Она теплая — дождя не было, вечер тихий и по-настоящему весенний.
— Вы запускаете двигатель. Машину не требуется заправить? — вкрадчиво спрашивает Добровольская.
— Нужно. Я смотрю на точку, где находится мой муж и прикидываю, на какой заправке остановиться? Еду по Ленина, сворачиваю на проспект Шолохова, затем паркуюсь на заправке Лукойл.
— Где находится эта заправка?
— Южный обход. Выезд из города. Я заправляю машину, покупаю на кассе жевательную резинку и бутылку воды. Еду по трассе из города.
— Куда вы заезжаете?
— Странное место. Снаружи выглядит непрезентабельно. Вывески нет. Я прохожу через ворота. Миную будку с собакой. Она хрипло лает и рвется с цепи. Мне страшно. Возле ворот припаркованы дорогие машины — в основном, джипы, но есть и седаны.
— Сколько их? Может, вы смотрите на номер машины? Какого они цвета?
— Темно. Я не разглядываю номера. Машины черного и серого цвета. Один седан выделяется из ряда — он бежевый.
— Вы звоните мужу?
— Нет, он запретил звонить. Я пишу ему, что приехала. Он просит подойти через пять минут, к торцу здания, но я пренебрегаю запретом. Под ногами шуршит гравий, звучит собачий лай, пахнет…
— Чем пахнет? Оглядитесь — что вы видите?
— Пахнет алкоголем и кальяном. Приглушенно звучит музыка. Я приближаюсь, протягиваю ладонь к двери и прохожу внутрь. Узкий коридор, обитый красным бархатом. Пахнет… чем-то неприятным. Как будто потом и сладкими духами, немного пылью. Я иду на шум голосов. Оглядываюсь. Никого нет. Застываю, прижавшись к стене. Провожу по ней ладонью — бархат.
— Вывески нет? Может, от вашего внимания не ускользают какие-то надписи или афиши?
— Нет. Ничего.
— Что вы делаете дальше?
