– Представь себе, ел. И очень мне это понравилось.
– Господи! О, либер гот! – всплеснула руками Хана. – С ума сошел!
– Ты, бохерецел
[43], язык-то свой укороти, – предостерег его Ханох, – как бы хуже не было.
– А вы мне тут не угрожайте, – ощерился Залман, точно волчонок, – мы пуганые. Мне вас бояться нечего. И свинину жрать буду, потому что Библии я вашей больше не верю.
– Что?!
– А то! Надоели вы мне. Не верю вам больше. Ни вам, никому другому! – задыхаясь, закричал Залман. Он посмотрел на маленькую Лилечку и встретил испуганный, застывший взгляд.
– А социалистам, значит, поверил? – заорал Ханох.
– Поверил. Потому что они – за правду. За народ! А вы… вы, вы! – вы злобный капиталист! Буржуй! Враг! Мы будем душить вас, когда придем к власти! Без пощады и без жалости! Мы, мы, мы! – «Господи, что же я делаю? – в панике пронеслось в голове у Залман. – Господи, останови меня!»
– Вон! – заорал Ханох так, что стены задрожали. – Вон из моего дома, бесстыдник! Чтоб ноги твоей здесь не было, тварь неблагодарная!
– Вот только придем мы к власти. Мы, социалисты! – («Что я говорю!») – Вот тогда и посмотрим, кто кого из дома погонит! Вот тогда и увидим! Вы меня еще попомните, – («Все кончено».) – Я вас уничтожу. Клянусь, – мстительно прошипел Залман, схватил шапку и выбежал из дома, чтобы не возвращаться сюда больше никогда. Тяжелая, зловещая тишина повисла в комнате.
* * *
«…Практические работы должны быть начаты немедленно. Они распадаются на подготовительные и военные операции. К подготовительным относится поиск всякого оружия и всяких снарядов, подыскание удобно расположенных квартир для уличной битвы… Затем к подготовительным работам относятся немедленные распознавательные, разведочные работы.
Затем, не ограничиваясь ни в каком случае одними подготовительными действиями, отряды революционной армии должны как можно скорее переходить и к военным действиям. Каждый отряд должен помнить, что, упуская сегодня же представившийся удобный случай для такой операции, он, этот отряд, оказывается виновным в непростительной бездеятельности, в пассивности, а такая вина есть величайшее преступление революционера в эпоху восстания, величайший позор всякого, кто стремится к свободе не на словах, а на деле».
Духов закрыл книгу В. И. Ленина и отложил ее в сторону. В его голове уже созрел план убийства Пухова. Здоровой рукой он начертил на бумаге план резиденции чиновника. Тайная команда, куда входили молодые революционеры, вела слежку за Пуховым. По правилам конспирации был создан специальный шифр. Культя вел специальную книжечку, куда записывал свою остроумную выдумку:
Леонид Иванович – 5 рублей 25 копеек
Алексей Захарович – 3 рубля 76 копеек
Игнатий Давыдович – 6 рублей 12 копеек.
Шифр был хитроумным: под первыми буквами вымышленных фамилий скрывал он подпольщиков. Леонид Иванович – он же Лев Истратов; Алексей Захарович – Айдар Заманбеков; Игнатий Давыдович – сам Иван Духов. Суммами же он обозначал парольный номер, который обязан был присвоить себе каждый член организации. Позже, когда начали появляться телефонные аппараты, в небольшом пока количестве, под паролем стал скрываться телефонный номер.
Залман Ицикович был человеком умным и честолюбивым. Он понимал, что его талмудического образования недостаточно для настоящей революционной борьбы, поэтому все силы своей пламенной души бросил на поступление в университет. Привыкши трудиться над фолиантами, он без труда вызубрил математику, выучился рисованию и черчению, сносно знал географию и физику. Жил он теперь на попечении Духова, а точнее всей революционной ячейки, в прогнившем затхлом подвале. Подкармливали его кто чем мог, приносили теплые вещи и книги. Кроме того, товарищи по борьбе через знакомого директора гимназии устроили его на учебу экстерном. День его складывался так: с утра и до обеда он занимался. Читал, составлял конспекты, делал записи в тетрадь, вспоминал заученный урок. Вечером же начиналась настоящая жизнь, когда собирались товарищи и принимались дискутировать.
Залман ни разу не пожалел о разрыве с семьей Ланцбергов. Более того, злость на них как на поборников капитализма, пораженных грехом жадности и жаждой наживы, росла и крепла в его жестоком, не знавшем пощады, сердце.
В то же время в жизни Залмана впервые появилась любовница. Решив порвать раз и навсегда с еврейским прошлым, он с присущей ему пылкостью окунулся в изучение захватывающего мира плотской любви. Избранницей юноши стала женщина старше его на добрый десяток лет, красивая, высокая, жаркая Тамара Ивановна. Она служила поварихой в гимназии, куда он изредка наведывался. Бог наградил Тамару Ивановну с избытком: тело ее было настолько большим, что вместило бы десяток молодых воздыхателей, а сердце настолько огромным, что позволяло ей любить каждого отчаянно, отдаваясь целиком, последней капелькой своего переливающегося через край тепла погружаясь в любимое существо. Мало кто выдерживал такой натиск, поэтому она после каждого короткого романа снова оставалась одна. К счастью, душевных сил ее хватало не только на любовь, но и на стирание воспоминаний о ней, поэтому страдала Тамара недолго. Следствием романтических отношений стало рождение двух малышей, которых Тамара мужественно воспитывала в одиночку, не требуя от отцов никакой поддержки, а также множество абортов, число которых она бы не смогла назвать с уверенностью. Она была женщиной доброй, душевной и гордой. Но главным достоинством ее было полное смирение и непротивление внешним силам, влияющим на течение ее жизни, оттого она оставалась спокойной и безмятежной.
Залман влюбился без памяти. В ней чувствовалась примесь восточной крови, оттого скулы ее были широкими, волосы темными, а глаза узковатыми, словно она щурилась на солнце. В Верном она родилась. Когда-то ее дед, сибирский купец, одним из первых начал осваивать неизвестный регион, да так и остался, влюбившись в казахскую девчонку. В их семье было много детей, один из сыновей – отец Тамары. Он перенял от своего отца крепкое тело и высокий рост, а от матери – узкие кости и смуглую кожу. Его женой, матерью Тамары, стала литовская крестьянка, которую он привез из очередной торговой поездки. Таким образом, в возлюбленной Залмана смешалось столько кровей, что определить ее национальную принадлежность не представлялось никакой возможности.
Его восхищало крупное, податливое, ладное тело, всегда готовое к ласкам, и каждая складочка казалась ему воплощением женской красоты; его завораживал мягкий блеск глаз и нежный свет ее улыбки; он сходил с ума от движений ее рук, от плавной походки и той удивительной неторопливости, что сопровождала каждое ее действие. Она была похожа на гору – величественную и прекрасную.
Тамара не принимала участия в революционной борьбе, но молча, с улыбкой выслушивала его пылкие речи, вставляя изредка свои замечания. Он зарывался в ее большое тело и, свернувшись комочком, словно цыпленок, говорил что-то о равноправии, о демократии, о власти пролетариата, о терроре как о необходимом условии борьбы, о том, что он готов, если потребуется, вынести любые пытки и пережить любые муки, а если дело дойдет до смерти – отважно принять ее; говорил, что ненавидит свою прежнюю жизнь и презирает тех, кто до сих пор не осознал ее мелочности и убогости; утверждал, что он, как человек порядочный и честный, не имеет права молчать, когда кругом творятся беззакония; кричал, задыхаясь, что человек создан для борьбы и это главное и единственное оправдание его существования.
