– Пустите меня, – возмутился он, вырывая свою руку из большой лапы Моисея Иосича. – Вы эти свои поповские штучки оставьте для кого-нибудь другого!
Моисей Иосич остолбенел.
– Но это великий день… – пробормотал он.
– Оставьте меня в покое! – произнес Ленечка громко так, что все присутствующие услышали. – Не верю я ни в какого Бога. Да и вообще, у нас в стране религия запрещена. – Он обвел долгим взглядом мужчин и добавил: – Молитесь своему Богу, а я пошел.
И с этими словами он смачно плюнул в черную воду, повернулся и вышел.
А бедный Моисей Иосич, растоптанный, униженный, почувствовал, как снова, во второй уже раз в своей несчастной жизни, остался один.
* * *
Уже через год Ленечка дебютировал на сцене в роли Кая из «Снежной королевы» в постановке местного ТЮЗа. В шестнадцать он играл Ромео. А дальше его слава, так же, как и мастерство, лишь росли. Крепко пьющий и сильно болеющий папаша нарадоваться не мог на успехи сына, в коих он был повинен лишь отчасти, но маму и бабушку эти достижения только пугали. «Не высовываться», «сидеть тихо и молча», «“я” – последняя буква алфавита» – эти простые слова стали главным жизненным правилом, более того – инстинктом тех, кто родился евреем, кто привык генетической памятью ощущать страх, унижения, обиды… Эта еврейская народная мудрость удивительным образом совпала с советской привычкой «держать язык на замке».
Ленечка, родившийся в конце сороковых, встретивший оттепель шестидесятых во вполне сознательном возрасте, к началу семидесятых был уже самостоятелен и как актер, и как мужчина. У него были имя, слава и полная свобода действий. Мама с бабушкой тихонько ушли в сторону, давно смирившись со своей второстепенной ролью, а папаша вскоре скончался, вполне довольный результатом своей жизненной активности.
Правда, Ленечка добровольно и добросовестно приносил все заработанные гонорары домой – они были ему не особенно нужны. Деньги как будто сами липли к нему, а он совершенно не умел с ними обращаться. Мать аккуратно складывала растущие стопки разноцветных купюр в старый дубовый сундук, стоявший в Мусечкиной части комнаты и служащий ей по ночам кроватью. Сундук был тяжелым, с коваными ножками и изящным медным замком, который вызывал ассоциации с книжками про пиратов.
Леонид
Леонид нехотя, кряхтя, поднялся с лавки. В последнее время он часто испытывал недомогание – то ли от недосыпа, то ли от чрезмерного трудолюбия. То и дело где-то что-то подавливало, покалывало и поламливало. Да и с памятью стало твориться неладное – то и дело забывал элементарные вещи. Ну, положим, номера телефонов он уже давным-давно не держал в памяти, да и кому это надо? Но свой собственный адрес, хоть и новый, мог бы запомнить? И вот ведь странно: свои роли, даже самые старые, он помнил наизусть, это профессиональное, а воспроизвести в памяти какие-то бытовые эпизоды из жизни получалось с трудом!
Он попытался было вспомнить, когда они в последний раз были с Натальей вместе. Долго напрягал память, раскручивал невидимый, несколько заржавевший механизм в своей голове, но безуспешно – ни одного воспоминания не возникало. Ну ладно, он-то, положим, как-нибудь справится без ее располневшего дряблого тела, которое, надо отдать ей должное, она старалась как могла держать в форме. У него достаточно молодых дур, с которыми можно провести время. Не Аллочка, так Эллочка, какая, в сущности, разница… А она-то, она как справляется? Вроде нестарая еще баба, и полное монашеское воздержание! Ну да ладно, бог с ней. Жена, в конце концов, нужна не только для секса.
Разминая затекшие ноги, Леонид вошел в сверкающее чистотой, ослепительное фойе своего нового дома. Прошел мимо вечно улыбавшегося старичка-консьержа, нажал на кнопку лифта и замер в ожидании. Вдруг позади послышался чей-то голос:
– Леопард! Лео! – Леонид вздрогнул. Уже лет сто никто не называл его этим старинным студенческим прозвищем. – Леопард! – снова послышало сзади.
Он обернулся. Кроме него и старого Анатолия в громадных очках на потертом шнурке (боже мой, как это выглядит бедно и старомодно!) в шикарном фойе никого не было.
– Это вы мне? – спросил Леонид недоверчиво.
– Тебе, – ответил консьерж, не переставая улыбаться.
Леонид поморщился. Меньше всего ему бы хотелось, чтобы кто-то увидел его беседующим с этим неопрятным стариком.
– Мы знакомы? – поинтересовался он осторожно.
– Конечно.
Ну, конечно! Наверное, консьерж видел его в театре или по телевизору. А он-то сразу подумал невесть что!
– Вы автограф хотите?
Анатолий усмехнулся:
– Нет.
Леониду стало не по себе.
– А что тогда?
– Да не бойся ты так! – Он теперь не просто усмехался, а нагло смеялся ему в лицо. – Ну, чего струхнул? Не узнаешь?
– Нет.
– Это плохо. Старых друзей надо узнавать.
– Каких еще друзей? – Леонид взмахнул рукой, как будто отмахиваясь от Анатолия.
– Ну как же… Вспомни начало семидесятых. Мы ж тогда вместе играли Шекспира. Ты – Гамлета, ну, это понятно, ты всегда был звездой… А я – Горацио. Ну что, не помнишь, что ли?
Леонид вспомнил, конечно. Это о том, почистил ли он зубы утром, приходится мучительно вспоминать, а все, что касается работы, навсегда отпечаталось в памяти! Гамлет – его первая настоящая роль… Но узнать в этом замшелом, потухшем человеке своего товарища по сцене, да и по жизни тоже, было невозможно.
– Толик? – спросил он неуверенно.
– Ну, вот. Узнаешь брата Толю! – засмеялся тот.
Леонид не мог поверить своим глазам. Этот жалкий Толик, который дважды в неделю мыл подъезд его дома и надраивал огромные, во всю стену, окна, а все остальное время сидел за своей стойкой и услужливо улыбался – тот самый Горацио, с которым они блистали когда-то на сцене и срывали овации?
– Ты? – только и смог сказать Леонид.
Толик смущенно улыбнулся и снял свои толстые старомодные очки на ужасном шнурке.
– Я сильно изменился, да?
Да, он сильно изменился – настолько, что Леонид, вот уже два месяца проходивший мимо, ни разу не коснулся его взглядом, даже вскользь. Леониду стало жаль Толика, и в то же время он испытал чувство превосходства, настолько явное, что даже стало немного стыдно. Где он – и где этот нищий Толик? А ведь начинали-то они вместе, и вот, пожалуйста – результат!
– Я уже давно не играю, – зачем-то сказал Толик, как будто и так неясно было. – Хотя ты и сам знаешь, что уж тебе рассказывать… Еще как в Израиль приехал, попытался было… Потыкался, помыкался немного да и плюнул.
– А… – промычал Леонид.
– А ты молодец! Пробился! Тебя теперь все знают.
– Ага, – согласился Леонид.
