Нужна была Соня.
Каждый раз, выходя на сцену, он окунался в энергию любви. Он поглощал ее, проводил через себя, как электрический ток, и возвращал обратно, многократно увеличенную и оттого еще более мощную. Зрители покидали зал в ошеломлении и восторге, а он чувствовал такой огромный заряд энергии, что готов был играть еще и еще, вплоть до полного опустошения. Оно наступало позже, спустя несколько часов, когда он, почти обездвиженный, еще долго лежал на диванчике в актерской гримерной, как выдохшийся аккумулятор, и медленно, по капле, как магнит, притягивал к себе частички энергии.
Добравшись до дома, он, не глядя на жену, отправлялся в душ. Смывал с себя чужие взгляды, стягивал чужую кожу, чужие мысли, чужие чувства… Выходя из ванной в чистом халате, благоухая мылом и свежестью, он усаживался за стол, где уже ждали его стопка водки и горячий ужин. По-прежнему не говоря ни слова, он выпивал водку, закусывал, с аппетитом сосредоточенно ел, после чего еще долго сидел и курил свою тонкую пахучую сигариллу. Наталья, добрая душа, не приставала с расспросами, не мучила рассказами. За долгие годы выработались ритуалы, известные только им. Она молча подавала и уносила, наливала и убирала. И он был ей за это благодарен.
Соня своей безграничной амбициозностью, порой не считавшейся с ценой, своей неутомимой энергией, порой переходящей в хамство, своей безудержной принципиальностью, порой граничащей с нажимом, создала надежду на то, что еще можно вернуться к прежним мечтам и стремлениям, еще можно их реализовать, еще можно все успеть.
И он поверил. Все вокруг тоже поверили.
Наталья
Наталья чувствовала, что Леонид еще никогда не был так далек от нее, что в его другую, настоящую жизнь ей хода нет, а главное – что там происходит нечто действительно важное для него. А ей не остается ничего иного, кроме как наблюдать со стороны, как мысли его заняты, сердце разрывается, и душой он где-то далеко, в чужом доме, с чужой женщиной.
Наталья ждала. Ее жизнь проходила словно в тумане. Она делала что-то машинально, куда-то ходила, покупала, торговалась, перезванивалась, продумывала. Но ощущение, будто это происходит не с ней, в другом измерении, понарошку, не оставляло ее.
– А ты его приворожи, – посоветовала Беллочка. – Я даже знаю как.
Беллочка действительно много чего знала. За три брака она успела навидаться всякого, поэтому ее авторитетному мнению можно было доверять смело. Кроме того, она недавно увлеклась эзотерикой, медитацией и гипнозом, погрузилась в исследование причин своих детских, а также внутриутробных травм и их влияние на личную жизнь.
– А как? – пожала плечами Наталья. – Я не умею. Да я вообще всего этого боюсь.
Ей было стыдно. Обычно она старалась не обсуждать подробности своей жизни с посторонними. А тут не удержалась, выпалила все Беллочке, отчего ее разноцветные глаза сразу вспыхнули жадным интересом.
– Пойди к гадалке, – не терпящим возражений тоном посоветовала Беллочка. – У меня есть одна.
– Хорошая? – поинтересовалась Наталья.
– Отличная.
– Думаешь, поможет? – спросила она робко.
– Не повредит, – заверила Беллочка, взмахнув, как дирижерской палочкой, своей любимой пилкой.
* * *
Пообщаться с гадалками Наталье довелось только раз в жизни, и то результат получился самый плачевный. Ей было лет четырнадцать. Стояло лето – как всегда пыльное, душное, знойное. Она шла в магазин в летнем цветастом платьице – невероятно красивом, доставшемся от старшей сестры. Наталья его собственноручно ушила, чем очень гордилась. Да и настроение у нее было прекрасное. Мать дала рубль – целое состояние! – и разрешила купить на сдачу что-нибудь вкусное. Наталья шла и мечтала о том, как выберет эклер со взбитыми сливками. Проходя мимо кондитерской, она всегда ненадолго останавливалась. Там так вкусно пахло вареной сгущенкой, свежей сдобой, корицей и ванилью, что она просто не могла уйти, не нанюхавшись вдоволь этих ароматов. И вот счастье – сегодня – можно не просто нюхать, а зайти и купить! Ну разве она не везучая?
Буквально в нескольких метрах от магазина ее окружила толпа цыганок. Она их терпеть не могла – боялась их шумного говора, их черных глаз, их вечно чумазых детей… Никогда не подавала и старалась обходить стороной.
Они облепили ее, будто пчелы, слетевшиеся на цветастое платье. Одна, молодая, горластая, с полным ртом золотых зубов, схватила за руку:
– Девушка-красавица, позолоти ручку! Всю правду расскажу.
С одной стороны, было, конечно, приятно, ведь никто Наталью не называл девушкой, да еще и красавицей, с другой – страшно, ну а с третьей – казалось как-то неудобно просто послать цыганок подальше. И вместо того, чтобы решительно отказаться от гадательных услуг, Наталья пробормотала что-то невразумительное. Этого было достаточно, чтобы нахалки подхватили ее под руки и утащили куда-то в соседний двор, совсем в другую сторону от злополучного магазина и манящей кондитерской.
– Дай рублик, – протянула руку цыганка, как будто рентгеном прощупывая беззащитную Наталью. – Всю правду скажу.
Наталья, совершенно ошарашенная, послушно вытащила из кармана рубль. Он тут же утонул в цыганском тряпье.
– Вот умница! – похвалила гадалка. – Теперь гляди сюда.
Она выудила из своей обширной юбки маленькое зеркальце с трещинами по краям, сунула под нос Наталье.
– Гляди, гляди, – приговаривала цыганка. – Там вся правда.
Девочка невольно подняла взгляд и увидела себя – поникшую, запуганную, растерянную, со слезами, застывшими в глазах, с потной от жары шеей и слипшимся на лбу волосами. А потом она увидела себя другую – сильно постаревшую, морщинистую, беззубую, пожухлую. Она увидела себя – и ей стало страшно. Не из-за цыганок, а из-за того, что выглядела такой слабой и жалкой. Она зажмурилась крепко-крепко, чтобы прогнать это ужасное зрелище, а когда открыла глаза, ни цыганок, ни денег уже не было.
Леонид
Уйти просто, без объяснений, как хотелось бы, было совершенно невозможно.
Однажды – это было уже давно – Леонид все-таки решился уйти из семьи. Правда, Наталья об этом так и не догадалась. Тогда его захватил потрясающий роман с итальянской красавицей-певицей, работавшей в Израиле по контракту. Она была великолепна: лихо водила автомобиль, мило, с очаровательным акцентом пела русские романсы, подводила глаза черной краской, отчего становилась похожей на узбечку, прекрасно и артистично танцевала и умопомрачительно целовалась. Была невозможно красива, легка и весела.
Леонид увлекся настолько, что, наврав жене про затянувшиеся съемки, переехал к темпераментной, ненасытной итальянке. Когда он появился с чемоданом в ее прелестной маленькой квартирке с балкончиком, она очень обрадовалась. Неделю провели они, слившись в едином порыве, а однажды вечером, вернувшись в новый дом, Леонид не нашел возлюбленной. Долго сидел на кухне, скучая, мучаясь, ревнуя и ожидая молодую любовницу. Он с отвращением пил черный кофе, заедая тухлыми бутербродами, много курил и представлял себе ужасные сцены ее измены.
