Теперь Соня не спала по ночам не потому, что веселилась до утра, а потому что укачивала кричащего ребенка, готовила укропную водичку от колик и мчалась в ближайшую аптеку за успокаивающим десна кремом. Она выучила все разновидности подгузников, освоила ассортимент детских каш и заменителей молока (и в итоге решила кормить сама), познакомилась со всеми мамашами в округе и изучила список воспитательниц в ближайших детских садах, а также критические отзывы знающих родителей. Она холодела при любом детском крике и бежала спасать своего ребенка от беды, обнаруживая, что он мирно спит в кроватке. Она покрывалась испариной, когда слышала душераздирающие рассказы о детских болезнях, и полночи, в перерывах между укачиваниями и кормлениями, выискивала в учебниках признаки надвигающегося недуга. Соня, всегда презиравшая других женщин за их «бабство», теперь часами могла распространяться на тему детской бессонницы и зубной рези. Соня, которая не выходила из дома без педикюра, теперь месяцами не делала прическу, потому что ей это стало просто неинтересно.
Она не узнавала себя, поражалась своему пластилиновому безволию. Со стороны она выглядела нелепо, даже жалко. Сколько раз на своих курсах и лекциях она рассуждала о женской независимости, о токсичных отношениях и личном пространстве… А теперь сама превратилась в обычную глупую бабу.
* * *
Первые годы Леонид честно о Соне не вспоминал. Иногда, бывало, мелькала в голове подленькая мыслишка или картинка из прошлого, которую он гнал от себя нещадно, и тут же старался занять себя другими радостями, другими делами, делая вид, будто ничего и не было.
Однажды в середине зимы, в погожий субботний день он взял семью на прогулку по берегу моря. Аманда, плаксивая и капризная, не давала деду с бабкой покоя, а те так и не научились справляться с ее тяжелыми истериками. В тот день, после очередного затяжного скандала, Леониду удалось усадить внучку с женой на скамейку, купить им по мороженому и отправиться прогуляться.
Он шел по берегу моря, вдыхая соленый запах, любуясь кружевами волн, ноги его окунались в теплую воду… И вдруг увидел ее. Она сидела в прибрежном кафе, держа на руках девочку. Малышка засыпала, и она качала ее, что-то напевая.
Леонид опасливо обернулся, но Наталья была далеко. Она увлеченно вытирала лицо внучке и не видела мужа.
Казалось, они оба ждали этой встречи, готовились к ней внутренне, и когда наконец она случилась, повели себя абсолютно спокойно, без стеснения и лишних раздумий. Соня вздохнула облегченно и засомневалась даже, были ли годы разлуки – так естественно чувствовала она себя рядом с ним. Он вздохнул устало и счастливо оттого, что Соня не держала на него зла и не гнала от себя. Лишь только взглянув на девочку, которая смеялась тонким, звонким голоском и улыбалась широкой приветливой улыбкой, понял, что оставить ее снова он не в силах.
И он снова погрузился в этот роман. Только теперь уже вел двойную семейную жизнь: в одной были жена, дочь и внучка, в другой – настоящая семья, чувства, привязанность… И страх потерять все это.
О его параллельной семье знали все: коллеги, знакомые, приятели. Даже газетчики то и дело писали сплетни, ссылаясь на «проверенные источники». Хотя что там было проверять, если Сонин инстаграм пестрел фотками «счастливой пары». Только Наталья ничего не знала. Увлеченная воспитанием внучки, раз и навсегда заточившая себя в стеклянный гроб неведения, она старательно не замечала происходящего – ни того, что муж не ночует дома, ни того, что превратилась во всеобщее посмешище и повод для бесконечных пересудов. Он видел в ней обслугу, молчаливую и удобную, которая всегда под рукой, – но не человека. Правда, Наталья по-прежнему маниакально гнала от себя любые мысли, которые могли бы травмировать ее несмелую душу и слишком подвижную психику.
Наталья
Наталья до вечера занималась хозяйством, потом накормила ужином и уложила спать Аманду, а ближе к девяти почувствовала головную боль и легла в постель. Посмотрела телевизор, почитала немного дамский роман, который показался ей бесконечным и никак не хотел заканчиваться, потом задремала. Голова раскалывалась, она чувствовала, как боль поднимается от плеч, перетекает в шею, тянется выше, обвивает затылок, сжимает, как скользкая мокрая змея…
Вдруг в ее тяжелую дрёму ворвался телефонный звонок – настойчивый, долгий, тревожный. Наталья с трудом разлепила веки, посмотрела на часы: двенадцать тридцать. Леонида все еще нет, Лилечки тоже. Звонок повторился. И снова требовательный, наглый… Она поднялась с постели, потащилась к телефону.
– Алло?
– Ваш муж вам изменяет, – послышался незнакомый голос.
– Что? Кто говорит? Кто это?
– У вашего мужа другая семья. У него растет дочь. Он вам изменяет.
– Да кто вы такой, в конце концов?!
– Это не имеет значения. Не будьте дурой, примите меры.
– Да откуда вы это знаете?
– Будьте здоровы. Желаю удачи, – и в трубке послышались гудки.
– Спасибо, – прошептала Наталья и повесила трубку.
Она почувствовала, как кровь прилила к лицу. Боль стала невыносимой. Наталья схватилась за голову, сжала крепко, вцепилась в волосы, зажмурилась и завыла протяжно, мучительно, как умирающее животное.
На другом конце линии Толик тоже нажал кнопку отбоя на телефонной трубке, снял очки, вытер их о подол замызганной рубашки, пожевал губами… Если он и совершил подлость, то, видит Бог, это был единственный раз в жизни!
* * *
Итак, прозрение состоялось. Наступил самый страшный в жизни Натальи момент. Ей нужно, необходимо было что-то сделать – что-то важное, нужное, кардинальное… Ладони ее вспотели и зачесались, губы начало покалывать, а глаза заслезились. В таком состоянии было невозможно принимать решения.
Она легла на диван. Лежала долго. Ей показалось – не меньше недели. И удивительно было, что она ничего не чувствовала. Лежа без сна – так же, как и вчера, и позавчера, и месяц назад, – она размышляла о том, что жизнь ее сложилась совсем не так, как думалось в юности, как представлялось и мечталось. Более того, попытки спрятаться от действительности, засунуть голову в песок и не видеть, не слышать ничего вокруг – все это привело к бесконечному ее одиночеству, непониманию собственной судьбы, растерянности, незнанию, как продолжать жить. Ужасно было то, что изменить она уже ничего не сможет – и сказать не сказанное, и сделать не сделанное, и отдать не отданное, и забыть не забытое…
Наверное, главной бедой было то, что она выбрала себе неправильного мужа. Ей бы сойтись с простым, обычным парнем, которому она бы варила борщи, а на работу совала бутерброды с колбасой. По субботам они бы ездили за город на пикники шумной компанией таких же работяг или сидели бы дома, глядели в телевизор. Четыре раза в год обязательно праздновали бы семейные праздники: дни рождения (ее, мужа и ребенка) и, конечно, Новый год. Летом ездили бы отдыхать в Турцию, ну, или, на худой конец, в Крым, а после – полгода вспоминали об этом, перебирая фотографии и разрабатывая план следующей поездки. Иногда переругивались бы, понятно, не без этого. Но так положено, так у всех. А в пятницу у них была бы близость. Так тоже заведено. И она была бы счастлива. Несомненно, счастлива…
