Она уставилась на меня, и у меня скрутило желудок.
– Ты считаешь, что я счастлива по этому поводу? – недоуменно переспросила она. – Она была моей младшей сестрой, Олли.
Весь мой гнев внезапно испарился, и я приник к стене.
– Мам…
Она хотела было что-то сказать, но покачала головой, расстроенно фыркнула, поднялась и пошла прочь.
Я нормально пережил первый день в школе. Или, по крайней мере, утро. Никаких срывов и эмоций, никаких пугающих размышлений о собственной смертности. Девочки ласково со мной разговаривали. Даже у Лары не было наглых докапываний. Просто много вопросов о том, как у меня дела, и разумная доля переживания. Я целую неделю игнорировал почти все их сообщения. Как и соболезнования от Хейли и Райана.
Дело в том, на разговоры стало уходить очень много энергии, а ее у меня почти не осталось.
Во время обеденного перерыва я направился в музыкальный класс. В кафетерий я заскочил на минуту. Джульетт казалась расстроенной, когда я пронесся мимо нее, чтобы взять кусок пиццы, но что теперь делать? Хоть я и справлялся, но стараться быть в порядке и принимать участие в беседах оказалось утомительнее, чем я думал. Я решил, что уже способен вернуться в школу, но это не означало, что можно просто нырнуть в обыденную рутину, ничего не корректируя.
Побыть немного наедине все равно не помешает.
Но когда я взял бас-гитару, то понял, что меня не тянет играть. Мне хотелось тишины. Поэтому я сел на пол, прислонившись к стене, положил инструмент на колени и побарабанил пальцами по корпусу.
Как здорово побыть одному. Я обожал девочек, но не был с ними настолько близок, чтобы грустить в их обществе. Конечно, я мог побыть нытиком день или два, но вдруг мне понадобится больше времени? А если я буду мрачным неделями или месяцами – и больше никогда не буду веселым?
Или мне захочется сердито посмотреть, огрызнуться или потеряться в собственных мыслях? Или просто захочется поплакать?
Зато здесь я мог делать все что угодно. Мог ощущать каждое негативное, ужасное, ноющее чувство одновременно, и мне не надо было стесняться или пытаться натянуть маску, чтобы никто не чувствовал себя неловко.
Хотя теперь, когда у меня появилась возможность поплакать, я не мог себя заставить.
Кто-то наклеил новый постер на стену в дополнение к другим вдохновляющим цитатам. «МУЗЫКА ТЕЧЕТ У ВСЕХ ПО ВЕНАМ, ОТ МЕЛЬЧАЙШЕГО МУРАВЬЯ ДО КРУПНЕЙШЕГО КИТА», – гласила надпись, выполненная огромным алым шрифтом «Комик сэнс». На плакате был изображен муравей, над которым зависла нога слона. Но либо что-то не получилось с пропорциями, либо это был супергеройский муравей-мутант, потому что размером он оказался почти с ноготь слона.
Что вообще, черт возьми, означала цитата? И почему ее написали под нарисованным муравьем, который вот-вот умрет?
Вероятно, музыка, которая текла у него по венам, являлась похоронным маршем.
Я чуть не расхохотался над своей поразительной шуткой, но начал думать о музыке на похоронах тети Линды, и смех пропал.
Заметив движение краем глаза, я оглянулся и обнаружил, что Уилл вошел в класс.
Я почти не видел его с того вечера, как приехал к нему домой. Он неуверенно мне улыбнулся.
– Привет. Можно посидеть с тобой?
Я похлопал по гладкому полу.
– Давай.
Он сел пол и скрестил ноги как детсадовец.
– Как ты?
У него были, конечно, добрые намерения, но я чертовски не хотел это обсуждать. Я уже очень много сказал о смерти и о том, как все ужасно и насколько бессмысленно. Дома мне казалось, что говорить больше не о чем. Но ничего нового я придумать не мог. Повторять одно и то же совсем не помогало.
Поэтому на сей раз мне хотя бы захотелось поговорить о чем-то ничего не значащем.
– Слушай, Уилл, – произнес я. – А у муравьев есть сердце?
Он внимательно и долго смотрел на меня.
– Я… никогда об этом не задумывался.
– Просто на постере написано про вены муравьев, а по венам ведь обычно течет кровь к сердцу, да?
Он взглянул на плакат.
– Очень депрессивная картинка.
– Именно! О боже, не только мне так кажется. По-моему, здесь повесили самый демотивующий мотивационный постер, который я только видел.
– Да уж, не вдохновляет. И еще… почему муравьи? Если идти от малейших к крупнейшим, то можно взять кого-то намного меньше. Например, клеща. Или бактерию…
– Но у бактерий нет вен.
– Если честно, Олли, я сомневаюсь, что у муравьев они есть. Очень сомневаюсь.
Я не смог сдержать улыбку.
– О нет, кажется, ты прав.
– Да? Я вообще не знаю. Подожди, я загуглю.
Я, хихикнув, положил гитару на пол и наклонился, чтобы посмотреть в телефон Уилла. Он открыл статью и прокрутил вниз.
– Ответ – нет, – заявил он. – Никаких вен. Никакой крови.
– Эй, у них есть кровь.
– Бесцветная странная жидкость. Это не одно и то же.
– Ты не можешь не признавать кровь насекомых только потому, что она отличается от твоей.
– Спорим, что могу?
Я наклонил голову и стал играть цепочкой с кулоном, все еще улыбаясь. Хоть я и чувствовал себя виноватым за смех, это было приятно. Очень приятно.
– Ты пришел сюда, чтобы проверить, как я?
– И да, и нет. Я думал, что тебе, наверное, хочется побыть одному, поэтому и не стал бы сюда заглядывать, но мне нужен твой совет.
Интересно.
– Да?
– Ларе вроде всегда немного нравился Мэтт. Но потом она запала на Рене. Поэтому я хотел узнать, что у них творится.
Что ж, не совсем то, чего я ожидал. Я выпятил нижнюю губу и задумался, как лучше ответить. Лара говорила мне, что ей нравится Мэтт, по секрету, поэтому я не мог ее выдавать. Но, пожалуй, сыграть в Купидона я все-таки мог.
Но не успел я вымолвить ни слова, как Уилл застонал.
– Боже, какой же я дурак! Прости, ты, конечно, считаешь, что я несу какой-то абсурд. У тебя есть дела поважнее, чем личная жизнь Лары.
Ну… как бы да. Но его вопрос круто отвлекал от всех дел поважнее.
– Да ладно тебе! Она была влюблена в Рене, но я вполне уверен, что сейчас все закончилось. А почему ты спрашиваешь?
– Мэтт думает, что она лесбиянка.
Ясно.
– Нет. Она би.
– Ну разумеется, – произнес Уилл. – А Мэтт уже целую вечность неравнодушен к Ларе, но, по-моему, он теперь думает, что в этом нет никакого смысла.
– Ох, я бы сказал, что в этом – тонна смысла.
