– Вот как я бы это сделала, – сказала Кьяра.
И, предвосхищая возможные возражения, обошла вокруг стола, чтобы родители и брат могли заглянуть в портфель и убедиться, что видна только часть безобидного компьютера, упакованного в чехол.
Брунетти оставил при себе замечание о том, что охраннику библиотеки прекрасно известны все эти трюки.
– Но в зале ведь есть еще читатели! И что, они будут молча сидеть и смотреть, как ты это делаешь? А потом еще и поаплодируют? – спросил Раффи, досадуя на то, что вариант сестры был ничем не хуже, чем у него.
– Он мог подождать, пока в читальном зале никого не будет, – ответила Кьяра.
– А если там все-таки кто-то был? – спросил Брунетти. Он нарочно скрыл, что вор унес не только страницы, но и несколько книг; впрочем, дети и на этот счет что-нибудь придумали бы.
– Зависит от того, насколько они были увлечены чтением, – присоединилась к разговору Паола.
У Брунетти была пара десятилетий, чтобы убедиться: когда его жена читает – в тысячный раз, не меньше! – то место в романе Генри Джеймса Женский портрет, где Изабелла Арчер узнаёт о предательстве мадам Мерль, начнись армагеддон, она и то не заметила бы. И даже если к ним в дом вломятся бандиты и вынесут ее драгоценного супруга и орущих и брыкающихся детей, Паола будет спокойно перелистывать страницы. Одну за другой…
После того как Кьяра продемонстрировала свое мастерство (Брунетти надеялся, что ей не придется применять его на практике), семья вернулась к пасте-фузилли со свежим тунцом, каперсами и луком. Разговор перешел на другие темы, и только когда они с женой уже сидели в гостиной, потягивая кофе, Брунетти рассказал ей о любителе религиозных текстов.
– Тертуллиан? – удивилась Паола. – Этот лицемер?
– Ты о теологе или о том человеке, который посещает Мерулу?
– Понятия не имею, что он собой представляет, – ответила жена. – Я о настоящем Тертуллиане. В каком веке он жил? В третьем?
– Не помню, – признался Брунетти. – Но примерно в это время.
Паола поставила пустую чашку на блюдце, а блюдце – на низкий столик возле софы, откинулась на спинку и закрыла глаза. Брунетти знал, что за этим последует, и даже после стольких лет семейной жизни не переставал удивляться: все нужное было там, у нее в голове, оставалось только сконцентрироваться, чтобы информация всплыла на поверхность. Откуда? Как? Непонятно… Пробегая глазами строки, Паола запоминала содержание и общий смысл, а если прочитывала внимательно, то и весь текст. При этом она была совершенно безнадежна в том, что касалось запоминания лиц, и спустя время не могла бы сказать, как выглядел ее собеседник, хотя разговор помнила прекрасно.
– «Ты – врата дьявола; ты – открыватель запретного древа, и это ты первой презрела божественный Закон; ты смогла убедить того, кого сам дьявол не смог отвратить от праведного пути…» – Паола открыла глаза, посмотрела на мужа и победно улыбнулась. – Но если хочешь послушать еще о женщинах, то вот слова Блаженного Августина, к которому у меня особое отношение: «Гораздо сообразнее было бы жить вместе двум друзьям, чем мужчине и женщине»
[42]. – И, возвращаясь мыслями к настоящему, спросила: – Не пора ли этим ребятам сделать каминг-аут?
[43]
– Ну, это уже крайность, – сказал Брунетти, пожалуй, в тысячный раз, хотя и обожал жену за то, что она защищает именно такие «крайние позиции». – Думаю, святой Августин имел в виду беседу: ну, что мужчинам разговаривать друг с другом гораздо проще, чем с женщиной.
– Я знаю. Но мне всегда казалось странным, что мужчины могут высказываться в таком роде о женщинах, – при этом никто не называет это «крайней позицией» и их признают святыми!
– Ну, это, наверное, потому, что, кроме этого, они говорят еще многое другое.
Паола придвинулась к мужу на софе и сказала:
– А еще мне кажется странным, что вообще можно канонизировать за то, что человек говорит, ведь намного важнее, что он делает. – И, стремительно меняя тему разговора и не переставая удивлять Брунетти, она спросила: – И что же ты собираешься предпринять?
– Завтра позвоню американцам и выясню, подлинный ли это паспорт. И попрошу синьорину Элеттру связаться с городскими библиотеками и узнать, не наведывался ли Никерсон и туда. Еще нужно позвонить в Университет Канзаса и уточнить, действительно ли этот человек там работает. И попытаться разыскать Тертуллиана.
– Желаю удачи! Интересно было бы посмотреть на типа, который читает его труды.
– Мне тоже, – сказал Брунетти, вспоминая, нет ли у них дома книги этого автора – ему захотелось почитать ее перед сном.
Если такая книга есть, придется отложить Белую войну
[44], которую он сейчас читал, – о военном противостоянии в итальянском регионе Трентино (в нем участвовал его дед), поэтому Брунетти устоял перед соблазном – не слишком сильным – пойти поискать труды Тертуллиана. Комиссар не переставал удивляться непоколебимой глупости генерала Кадорны, который дал одиннадцать бесполезных сражений при Изонцо; человека, вернувшегося к римской практике – казнить каждого десятого бойца в отступившем батальоне; генерала, который пожертвовал миллионом солдат, можно сказать, впустую, без пользы для страны. «Интересно, утешит ли Паолу тот факт, что почти все жертвы свирепого Кадорны были мужчинами, а не женщинами? – подумал Брунетти. – Пожалуй, нет».
На следующий день по пути в квестуру комиссар размышлял о том, не слишком ли он поспешил, решив предостеречь Патту насчет возможного интереса журналистов. Дотторесса Фаббиани СМИ уведомлять не станет, и, вероятнее всего, Сартор настроен достаточно лояльно и тоже будет держать рот на замке. Только эти двое точно знали все подробности происшествия в Меруле, и только они видели список книг, которые брал в читальный зал Никерсон. Что касается всех изувеченных фолиантов, то их видели лишь сам Брунетти и директриса. В ее интересах было молчать, пока не появится возможность сообщить о случившемся контессе. Брунетти, будучи официальным лицом, представлял, какую шумиху поднимут репортеры, поэтому не счел необходимым никого информировать. Власти города в курсе происходящего, а пресса пусть катится к черту!
Первое, что он сделал, войдя в свой кабинет, – позвонил дотторессе Фаббиани. Она сообщила, что дотторе Никерсон сегодня утром в библиотеке не появлялся. Ничуть этому не удивившись, Брунетти поблагодарил директрису и набрал номер американского посольства в Риме. Представился, сказал, что хочет проверить подлинность паспорта Никерсона, пояснив это тем, что его подозревают в преступной деятельности, а паспорт – единственный имеющийся у них документ, по которому можно идентифицировать его личность. Звонок перевели на другую службу, и комиссару пришлось еще раз объяснять причину своего запроса. Брунетти попросили подождать, а затем трубку взял мужчина, который не представился, не назвал свою должность, но попросил Брунетти назваться. На предложение сообщить также свой номер телефона мужчина ответил, что такой надобности нет и ему перезвонят. Через двадцать минут Брунетти позвонил на телефонино
[45] секретарь замминистра иностранных дел Италии и спросил, не он ли обращался сегодня к американцам. Комиссар ответил утвердительно. Собеседник поблагодарил его и закончил разговор. Вскоре после этого Брунетти позвонила женщина и на великолепном итальянском, с едва уловимым акцентом, попросила его назвать свои имя и фамилию. Выслушав ответ, она сказала, что правительство Соединенных Штатов Америки такого паспорта не выдавало. Есть ли у него еще вопросы? Брунетти сказал, что нет, и, вежливо и коротко попрощавшись, повесил трубку.
