Брунетти кивнул: ему не хотелось выглядеть в ее глазах полным профаном.
– Проштампованные страницы в книге – это почти то же самое, как если бы на ее обложке было написано: «Украдена!»
– Но тогда зачем их покупать? – спросил Брунетти.
Контесса отодвинулась чуть дальше на стуле, словно желая лучше видеть собеседника. Сложив руки на коленях, она сказала:
– К вашему сведению: вы не делаете чести семье своей супруги.
– Я давно такого не слышал, – сказал Брунетти и улыбнулся.
Она засмеялась. Это было похоже на удушливый кашель курильщика, и комиссар вскочил от неожиданности – на случай, если ей понадобится помощь, – но контесса жестом попросила его вернуться на место. Успокоившись, она произнесла:
– Я имела в виду, что вы не обладаете тягой к стяжательству, свойственной коренным венецианцам.
Брунетти пожал плечами, подозревая, что это комплимент. Впрочем, кто знает?
– Многие хотят иметь книги, которыми можно похвастать, по крайней мере перед избранными друзьями: показать новое крупное приобретение, зная, что лишних вопросов никто не будет задавать, – сказала графиня. – Мол, у меня есть «Кодекс Галилея» либо первое издание того или этого… Какая-нибудь редкость. Это пережиток шестнадцатого столетия. Тяга к культурным ценностям. – Ее голос стал жестче, словно у судьи, зачитывающего обвинительный акт. – Людям кажется, что таким образом они демонстрируют свою утонченность, хороший вкус, в отличие от тех, кто покупает «Феррари».
Ее отвращение едва ли не обжигало. Брунетти кивнул. Он мог понять – но не прочувствовать – эту тягу.
– Мне нравится, что лично вы не видите в этом никакого смысла, – сказала контесса и снова улыбнулась, хотя ее улыбка напоминала гримасу.
Она указала на что-то у него за спиной. Брунетти повернулся и увидел портрет мужчины с крючковатым носом, в темно-коричневых бархатных одеждах. Скорее всего, шестнадцатый век, один из центральных регионов… Возможно, Болонья?
– Как вы думаете, сколько стоит эта картина? – спросила хозяйка дома.
Брунетти положил блокнот в карман, встал и подошел к портрету, чтобы лучше его рассмотреть. Художник, несомненно, был талантлив – достаточно одного взгляда на руки мужчины, чтобы это понять. Переливы бархата казались живыми, яркими – так и хочется их погладить… Лицо Брунетти находилось почти на одном уровне с картиной, и ему не составило труда разглядеть ясный ум в глазах изображенного человека, его мужественный подбородок, массивные плечи. Такой умеет искренне дружить и неистово враждовать.
– Понятия не имею, – ответил комиссар, не сводя глаз с портрета. – Единственное, что я могу сказать, – эта картина прекрасна и написана мастером.
Обернувшись, он увидел, что контесса улыбается.
– Если я скажу, что это мой предок, вы согласитесь с тем, что для меня этот портрет представляет большую ценность, нежели для вас или кого-либо еще? – спросила она.
– Для вас и… других членов вашей семьи – да, – ответил комиссар.
– Разумеется.
Брунетти снова сел и посмотрел на собеседницу:
– Что мне следует знать о коллекционерах? И о ценности украденных книг?
Контесса, судя по всему, ожидала этого вопроса.
– Большинство из них очень странные люди. За редким исключением, это мужчины, и почти все любят пускать пыль в глаза.
Комиссар кивнул, признавая ее правоту по этим двум пунктам, и графиня продолжила:
– Если покупаешь автомобили или дома, твоим друзьям не составит труда узнать, сколько это стоит. И они гарантированно будут облизываться, глядя на твой новый «Ламборгини» или часы «Патек Филипп»
[86]. А вот стоимости книг многие люди не знают.
– Зачем тогда их коллекционировать? – спросил Брунетти. – И тем более красть? Или нанимать вора для этих целей? Ведь тогда сам становишься вором, только повыше классом?
Такая формулировка позабавила контессу.
– Но если твои друзья тоже воры, то это дополнительный повод для хвастовства.
Об этом Брунетти не подумал… Неужели мы так низко пали? Ему вспомнились случаи, когда украденные книги обнаруживали в частных библиотеках политиков. Да, мы низко пали!
– Кто-то собирает книги, потому что любит их и считает частью нашей истории и культуры, – сказала графиня. – Но вы, полагаю, и сами это знаете.
– Так рассуждали в семье вашего супруга? – спросил Брунетти.
И снова контесса засмеялась, и снова он подумал, что у нее смех заядлой курильщицы.
– Бога ради! Нет, конечно. Они инвестировали в книги свои деньги. И правильно делали. Теперь библиотека стоит целое состояние.
– И вы собираетесь передать ее Меруле, не так ли? – спросил Брунетти.
– Возможно, – ответила контесса. – Я предпочла бы знать, что мои книги находятся там, где любой заинтересованный человек сможет их почитать, потому что в противном случае они попадут в руки к тем, кто видит в них аналог банковского депозита.
Словно прочитав мысли собеседника, графиня резко спросила:
– У вас есть еще вопросы?
– Как сильно вредят книге, когда вырезают из нее страницы?
– Этим фолианту наносят непоправимый ущерб! Даже если страницы потом найдутся. Книга уже никогда не будет прежней.
Брунетти подумал, что это почти как с представлениями о девственности, которые бытовали в годы его юности, однако решил, что лучше не озвучивать это сравнение.
– А как от этого меняется… – Комиссар осекся, подбирая слова. Но не придумал ничего оригинального. – …стоимость книги?
– Значительно уменьшается, иногда вполовину, даже если недостает всего одного листа. Фолиант считается испорченным.
– А если текст не пострадал?
– Что вы имеете в виду? – спросила графиня.
– Если текст полностью сохранился? Если его все еще можно прочесть?
На лице контессы промелькнуло осуждение.
– Мы говорим о разных вещах, – сказала она. – Я – о книге, а вы – о тексте.
Брунетти улыбнулся и надел на ручку защитный колпачок.
– Думаю, мы все-таки говорим об одном и том же, контесса! О книгах. Только по-разному определяем для себя их ценность.
Он поднялся со стула.
– Это все? – удивилась хозяйка.
– Да, – ответил Брунетти. – Я искренне благодарен за время и информацию, которой вы со мной поделились, контесса.
Комиссар закрыл блокнот и положил его во внутренний карман пиджака. Графиня вернула ему ксерокопии, в последний раз взглянув на фотографию Никерсона. Брунетти сунул их в портфель.
