— Я прекрасно вас слышу, Риццоли.
— Вы приятное исключение из правила.
— А как же Фрост? Разве у вас с ним проблемы?
— Фрост просто овца. — Риццоли поморщилась от невольно вырвавшейся колкости. — Жена здорово его вымуштровала.
Оба рассмеялись. Достаточно было хоть раз послушать жалкий лепет Барри Фроста: «Да, дорогая; нет, дорогая», — когда он беседовал по телефону с женой, чтобы уже не сомневаться в том, кто в доме Фростов хозяин.
— Поэтому он никогда не сделает карьеры, — сказала она. — Нет в нем огонька. Слишком хороший семьянин.
— Разве хороший семьянин — это плохо? Я, например, жалею, что мне не удалось стать таким.
Джейн отвлеклась от мяса по-монгольски и заметила, что он смотрит не на нее, а на ожерелье. В его голосе она уловила боль и растерялась, не зная, что сказать в ответ. А потом решила, что лучше ничего не говорить.
Она испытала облегчение, когда он вернул разговор в прежнее русло. В их профессиональной среде убийство всегда было самой безопасной темой.
— Здесь что-то не так, — сказал он. — Я никак не могу понять, в чем смысл этого ритуала.
— Он оставляет себе сувениры. Обычное дело.
— Но какой смысл в сувенире, который ты собираешься передать кому-то другому?
— Некоторые преступники имеют привычку дарить ворованные украшения своим женам или подружкам. Их почему-то заводит, когда они видят свой подарок на шее возлюбленной, а тайна его происхождения будоражит кровь.
— Но наш герой действует иначе. Он оставляет сувенир на месте СЛЕДУЮЩЕГО преступления. Он не стремится завладеть памятной вещицей. Ему не нужно подпитывать свое возбуждение воспоминаниями о прошлом убийстве. Я не вижу здесь эмоционального аспекта.
— Может, это символ собственности? Как у собаки, которая метит свою территорию. Он использует украшение, которым метит следующую жертву.
— Нет. Не то. — Мур взял пакетик с цепочкой, взвесил его на ладони, словно это могло помочь ему угадать предназначение странного сувенира.
— Главное, что мы вычислили, по какой схеме он действует, — сказала она. — И теперь точно знаем, чего ожидать на месте следующего убийства.
Он взглянул на нее.
— Вы только что ответили на вопрос.
— Какой?
— Он метит не жертву. Он метит место преступления.
Риццоли опешила. Она сразу уловила разницу.
— Боже! Помечая место…
— Это не сувенир. И не символ собственности. — Он отложил в сторону цепочку — филигранную золотую нить, которая хранила следы прикосновения двух убитых женщин.
Риццоли содрогнулась.
— Это визитная карточка, — тихо произнесла она.
Мур кивнул.
— Хирург говорит с нами.
* * *
Край сильных ветров и опасных приливов.
Так Эдит Гамильтон описывает греческий порт Авлиду в своей книге «Мифы и легенды. Боги и герои Древней Греции и Древнего Рима». Здесь лежат руины древнего храма Артемиды, богини охоты. Именно в Авлиде тысячная армада греческих судов готовилась к нападению на Трою. Но задул северный ветер, и корабли никак не могли выйти в море. Ветер не ослабевал несколько дней подряд, и в стане греческого войска под предводительством царя Агамемнона началось брожение. Прорицатель открыл вождям греков причину злых ветров: богиня Артемида разгневалась на Агамемнона за то, что он убил ее священную лань. Лишь тогда смилостивится богиня Артемида над греками, когда Агамемнон принесет ей в жертву свою прекрасную дочь Ифигению.
И он послал за Ифигенией, объявив, что готовит ей грандиозную свадьбу с Ахиллесом. Она и не догадывалась, что едет на гибель.
Те противные ветры не дули в тот день, когда мы с тобой брели по берегу моря вблизи Авлиды. Было тихо, и море было подобно зеленому зеркалу, а песок, словно белый пепел, обжигал наши ступни. О, как мы завидовали греческим мальчишкам, которые босиком бегали по раскаленному пляжу! Хотя песок не щадил нашу бледную кожу, мы блаженствовали от этого дискомфорта, потому что нам хотелось стать такими же, как те мальчишки с задубевшими подошвами. Мозоли появляются только через боль и долгую ходьбу.
Вечером, когда стало прохладнее, мы отправились в храм Артемиды.
Мы брели среди удлиняющихся теней и вскоре вышли к алтарю, где была принесена в жертву Ифигения. Невзирая на ее мольбы и крики: «Отец, пощади меня!», охранники волокли девушку к жертвеннику. Ее распластали на камне, оголив белую шею. Древнегреческий драматург Еврипид пишет, что все воины уставились в землю, не желая видеть, как прольется кровь девственницы. Не желая быть свидетелями кошмара.
Но я бы наблюдал! И ты тоже. С таким же удовольствием.
Я представляю себе это молчаливое войско. Слышу, как бьют барабаны, но это не веселый свадебный танец, а похоронный марш. Я вижу скорбную процессию, медленно приближающуюся к месту жертвоприношения. Девушку, белую, словно лебедь, в окружении воинов и жрецов. Барабанный бой смолкает.
Они несут ее, надрывающуюся от крика, к алтарю.
В моем представлении именно Агамемнон держит в руках жертвенный нож, ибо какая же это жертва, если не ты сам пускаешь кровь? Я вижу, как он подходит к камню, где распластана его любимая дочь, и ее нежное тело выставлено на всеобщее обозрение. Она умоляет оставить ей жизнь, но это бесполезно.
Жрец хватает ее за волосы и запрокидывает ей голову, подставляя горло. Под белой кожей пульсирует артерия, словно указывая место, куда следует нанести удар. Агамемнон встает возле дочери, смотрит в любимое лицо. В ее жилах течет его кровь. В ее глазах отражаются его глаза. Обрекая ее на смерть, он убивает свою плоть.
Вот он заносит нож. Воины замирают, словно статуи, под священной сенью деревьев. Подрагивает пульс на шее девушки.
Артемида требует жертвы, и Агамемнон должен принести ее.
Он прижимает нож к горлу дочери и глубоко вонзает его.
Брызжет фонтаном кровь, проливаясь на него горячим дождем.
Ифигения еще жива, ее глаза закатываются в ужасе, а кровь все хлещет из шеи. В человеческом теле пять литров крови, и нужно время, чтобы выкачать такой объем из единственной поврежденной артерии. Пока бьется сердце, кровь продолжает вытекать. В течение каких-то секунд, а может, минуты или больше, мозг еще функционирует. И конечности сотрясаются в судорогах.
Когда сердце отбивает свой последний удар, Ифигения видит, как меркнет небо, и чувствует тепло крови на своем лице.
Как говорят древние, почти в тот же час северный ветер стих. Артемида была удовлетворена. Наконец греческие корабли смогли выйти в море, войско повело сражение, и Троя пала. В масштабе такого кровопролития убийство одной юной девственницы — ничто.
