Я вскидываю брови. Обо мне можно сказать многое, но уж точно не это. Во всяком случае, глядя на мои оценки, уверена, можно возразить, что я вовсе не тревожная. Однако Лео не отступает, приподнимая бровь в ответ.
– Я имею в виду, ты моя… мы лучшие друзья. Я знаю, что мы с Конни шутим по поводу того, что ты уходишь от решения проблем, но это своего рода тревога, понимаешь? Думаю, что иногда ты бываешь подавленной и… избегаешь чего-то. Закапываешь их.
Это больно, и он это знает. Вот почему он говорит это так мягко, и почему дает мне возможность сказать, что он неправ, хотя мы оба знаем, что это не так. Доказательство можно найти во многих вещах, но прежде всего в расстоянии между нами – не в физической отдаленности, а в расстоянии, которое я сама же создала.
Не рассказывала Лео о Савви. Не рассказывала о своих чувствах, когда они появились. Не рассказывала все эти месяцы, и с тех пор они стали только сильнее.
– Конни сказала, что я просто пуффендуец, – напоминаю я, пытаясь отмахнуться от этого.
– Конечно, она же истинный слизеринец. Плюс она живет, чтобы сражаться за тебя в твоих битвах. – Лео смотрит на меня с вызовом. – Ты же знаешь, что мы всегда на твоей стороне, верно? Но есть вещи, в которых ты должна признаться себе.
Мы оба знаем: он не имеет в виду, что я лгу насчет Савви.
Но эта натянутость между мной и Лео – я избегаю признать ее не ради себя. Ради него. Потому что он прав, как и тогда, когда сказал это сразу после БНИ. Мы лучшие друзья. А быть чьим-то лучшим другом – это ответственность, целая жизнь секретов, обещаний и общих моментов, которыми делятся осознанно. Своего рода контракт. «Это тот статус, который ты занимаешь в моей жизни; это те вещи, которые будут в безопасности, если я о них тебе расскажу».
Сейчас таких вещей слишком много, и они врезаются в мое сердце. Все эти хрупкие, драгоценные моменты, разделенные между нами троими, годы, которые превратились во что-то более определенное, чем время, но настолько неустойчивое. Все это может рухнуть за то время, которое мне потребуется, чтобы посмотреть на Лео и сказать ему: «Кажется, я влюблена в тебя».
Эта мысль настолько громкая, что я вздрагиваю, будто кто-то прокричал ее мне в ухо. Лео наблюдает, и мое сердце подскакивает к горлу, так как я боюсь, что он это услышал. Или что это так же ясно написано у меня на лице, как и звучит в голове.
– Эбби…
Он снова это делает. Сражается в моих битвах за меня. Дает мне возможность сказать все, что нужно сказать.
Я делаю вдох. Моя грудь расширяется, будто воздух может что-то изменить, если я с его помощью расскажу правду. Есть два варианта: либо я не нравлюсь Лео и буду раздавлена этим. Или я действительно нравлюсь Лео, а это значит Конни солгала.
В любом случае, я проиграю. Единственный способ не дать всему развалиться – вообще ничего не говорить.
Я перевожу дыхание.
Небо вспыхивает, раскат молнии проносится по воде, разветвляясь на столько частей, от чего кажется, будто земля раскололась. Гром раскатывается вдалеке, и его грохот долетает только через несколько долгих секунд, поглощенный землей, но глубокий и звучный, потрескивающий в наших костях.
– Ни хрена себе! – восклицает Лео.
Я издаю вздох, соглашаясь с ним. Я могу сосчитать на пальцах одной руки все грозы, что помню в Сиэтле. Еще одна молния окрашивает небо в розовый цвет, делит его на осколки, и я понимаю, что могу прожить еще сотню лет и никогда не стать свидетелем чего-то столь же захватывающего, как это.
Мы опускаемся обратно на скамейку, а мое сердце стучит как барабанная дробь, будто оно связано с грохотом в земле. Лео придвигается ближе, и я жду, что он вывалит на меня очередную порцию информации – что-нибудь о штормах и разгерметизации, или почему в Сиэтле они случаются так редко – но вместо этого он крепко обхватывает меня рукой, притягивая к себе. Я расслабляюсь, окутанная его теплом, прежде чем успеваю начать сомневаться, погружаясь в украденный момент, в странное ощущение, которое заставляет чувствовать, что остальные не в счет.
– Ты должна воспользоваться камерой, – тихо говорит он мне в волосы.
Я качаю головой, уткнувшись ему в плечо. Мы сидим, наблюдая, как вспышки света пронзают темноту и скользят по воде, мы вдвоем в безопасности в сумерках, пока буря проходит где-то вдали от нас. Я вдыхаю липкое тепло воздуха, запахи хвои и электричества и боль чего-то глубокого от осознания, что ни один вид, который я могу запечатлеть, никогда не сравнится с этим чувством – видеть моими глазами и видеть его глазами, а потом оказываться в мире, где наши взгляды, сливаясь, создают что-то общее.
Глава тринадцатая
На следующий день я просыпаюсь еще до рассвета и на цыпочках выхожу из хижины Феникс чтобы заснять восход солнца. Я выбираю ближайшую к нашей хижине тропу – короткую, крутую, с безжалостным пятиминутным подъемом, которая ведет к миниутесу с открывающимся видом на воду. Я так очарована облаками, рассыпанными по небу как штрихи, что не сразу понимаю – я здесь не одна.
– Что ты здесь делаешь? – удивленно выпаливает Савви.
Я делаю шаг назад.
– Что ты здесь делаешь?
Ее лицо наливается пунцовым цветом, и только тогда я замечаю штатив и камеру, на которой, должно быть, выставлен режим автоспуска. И вообще, как она посмела выглядеть настолько ухоженной в этот нечестивый час, чего не позволено простым смертным. Вероятно, я застала ее в момент позирования для очередной фотки в инстаграме.
Сзади меня раздается шорох, и появляется Руфус, взволнованно хрипя, с чьей-то теннисной ракеткой в зубах. Он виляет хвостом и трется головой о мои колени в знак приветствия.
– Я… делала снимок для инсты, – бормочет Савви, уставившись на траву.
Я оцениваю ситуацию, переводя взгляд со штатива на горизонт и обратно на нее, пока она не желает поднять глаза. У нас около тридцати секунд до того, как выглянет солнце. Может, я и ненавижу ее немного, но мысль о пропущенной фотосессии ненавижу больше.
– Может, в позу йоги?
Она бросает на меня настороженный взгляд и ничего не отвечает, что означает безмолвное «да».
Я подхожу к ее камере. Мне знакома эта модель – дорогой зеркальный фотоаппарат, но не такой дорогой, как тот, что был у них с Микки в день нашего знакомства на Грин-Лейк. У меня нет большого опыта работы с этой камерой, но я помню, что читала в блоге женщины, занимающейся тревел-фотографией: стабилизация изображения сходит на нет, как только камера оказывается на штативе.
– Не возражаешь, если я возьму ее?
Глаза Савви сужаются.
– Не думаю, что он будет работать, если залепить механизмы твоей жвачкой.
Я поморщилась. Со всеми мыслями о Лео я совсем забыла о нашей с Финном выходке.
