Но главное – это слово «почти». Потому что сейчас я понимаю, что дело не только в том, что не могу этого сделать – я не хочу. Не хочу возвращаться в мир, где я не знаю Савви. Не потому, что она моя сестра, а потому, что, вопреки всему, она может быть моим другом.
– Да. – Я сжимаю в руке обертку от протеинового батончика, набираясь решительности. – Они любят нас. Поэтому должны сказать нам правду.
Савви кивает, и мы обе встаем. Я начинаю спускаться по тропинке, но голос Савви останавливает меня.
– Надеюсь, ты останешься.
По правде говоря, я не любитель обниматься, и потому даже не уверена, для чего наклоняюсь, пока не происходит этого – я обнимаю девушку, которая одновременно является мной и в то же время не мной вовсе, девушку, с которой у нас, казалось бы, нет связи, но в то же время я понимаю ее. Она напрягается, но потом обнимает меня в ответ и крепко сжимает в объятиях. Понимание между нами. Что бы ни случилось, это не конец для нас. Впереди будет еще много ссор, рассветных фотосессий и попыток разобраться в себе.
Мы поворачиваемся, чтобы уйти, и я наклоняюсь, чтобы завязать шнурок на ботинке. Только тогда я вижу маленькую надпись на старом дереве, высеченную карманным ножом и выцветшую от времени: «Мик + Сав» большими буквами, обрамленными звездой.
Глава двадцать первая
То, что начинается после нашего разговора, я могу описать никак иначе, как засаду. Мы располагаемся на стоянке и ждем. К четырем часам дня мы уже завершаем обход: я после завтрака, Савви перед обедом, Микки сразу после него, а Финн скачет туда-сюда, когда ему вздумается, как будто мы снимаем онлайн-трансляцию щенков, и он возвращается, чтобы посмотреть, не проснулись ли они.
– Ладно, а как насчет такого плана. Если все начнет идти наперекосяк, я выпрыгну, прежде чем они успеют уйти, и скажу: «Это я, ваш тайный сын!». И как только мы либо снимем напряжение, либо непреднамеренно раскроем еще один темный семейный секрет, у всех будет хорошее…
– Финн, Финн, заткнись, – говорю я, повысив голос примерно на октаву. – Иди позови Савви.
Финн хнычет, заметив минивэн, спускающийся с холма.
– Но ведь только все начало…
– Иди.
Дорога длинная и извилистая, так что минивэн то исчезает, то появляется по мере петляния по ней. Но у нас есть около минуты, прежде чем они въедут на парковку. Мы с Савви обсудили, что собираемся сказать, но чем ближе они подъезжают, тем больше я теряю дар речи. Шаги хрустят по гравию позади меня, но когда я оборачиваюсь, то вижу не Савви, а Лео. Истинное свидетельство моего состояния паники – я почти не чувствую боли в животе, напоминающей, что мне еще предстоит разговор с Лео.
– Привет, – говорит он, глядя туда, куда я только что смотрела.
Черт. Он не знает, что происходит. В хаосе этого утра я не только забыла обо всей этой драме с Лео, я забыла о… самом Лео.
– Привет, – говорю я. – Эм, я…
– Ты не хочешь… мы могли бы поговорить после ужина сегодня вечером? Я имею в виду после обычного ужина в столовой?
– Ох. – Савви выбегает к нам, вернувшись к своей обычной собранности: гладкий хвост, стратегический слой тонального крема скрывает ее заложенный нос. – Э…
– Я приготовлю шарики лазаньи.
Я киваю, понимая лишь отчасти, на что соглашаюсь.
– Конечно, да, да, хорошо, – говорю я, когда Савви доходит до нас.
– Круто, – говорит Лео.
Я наконец смотрю на его лицо – тревожную, напряженную линию губ, которая отражает попытку улыбнуться. Я пытаюсь выдавить улыбку, и вместе мы образуем чудовищную парочку, без сомнения, оба готовясь сказать то, что другой не захочет услышать.
– Увидимся позже.
– Увидимся.
Он отворачивается в тот момент, когда я слышу хруст колес по гравию и характерный звук подъезжающего старого минивэна. Мы с Савви щуримся, глядя на родителей через лобовое стекло, и я тут же жалею об этом. Рот моего отца ошеломленно открыт, а глаза мамы шире, чем я когда-либо их видела, они мечутся между мной и Савви, словно ожидая, что мы снова превратимся в одного ребенка, а не в двух.
Мне не приходит ничего умного в голову, кроме как помахать рукой, что собственно и делает моя дурацкая рука, как будто это общественный призыв, а не приезд родителей, которые собираются тащить меня за ухо через весь Пьюджет-Саунд. После того как они припарковали машину, мама что-то говорит папе, и папа кивает. Он выходит из машины один.
– Черт, – бормочу я. Я никогда раньше не видела, чтобы мама от чего-то пряталась.
Савви придвигается ко мне чуть ближе, или, может быть, я придвигаюсь к ней. В любом случае, мы оказываемся плечом к плечу, когда подходит отец, очень решительно, не глядя на Савви и не признавая ее, смотря на меня налитыми кровью усталыми глазами.
– Танцульки окончены, – говорит он, как будто мы по-прежнему в веселом расположении духа.
– Да. Ты мог бы сказать… – неловко пытаюсь я.
– Нам позвонили из школы. Интересовались, почему ты еще не записалась в летнюю школу, – говорит папа, продолжая в упор не замечать Савви, так что она с таким же успехом могла бы стать неплохим инстаграмным призраком. – Мы с мамой забираем тебя домой.
– Слушай, я знаю, что солгала, но… во-первых, я здесь многому учусь. Латинские корни, окружности и всевозможные бесценные занятия для подготовки к SAT. Но также…
– Прости, Эбби, – говорит папа, делая шаг назад. – У тебя есть немного времени, чтобы собрать вещи и попрощаться со своими друзьями, но…
– Я не буду прощаться с Савви.
Он смыкает рот, и в его глазах мелькает что-то такое, чего я никогда раньше не видела – как будто я предала его. Загнала его в угол, которого он избегал задолго до того, как я появилась, чтобы это сделать. Но есть в нем что-то еще, что вонзает нож еще глубже, заставляя меня сомневаться в себе: удивление. Он не может поверить, что я так с ним поступаю.
На мгновение я тоже не могу поверить.
Наконец он смотрит на Савви практически с безразличием, как будто хочет только взглянуть, но потом его глаза останавливаются на ней, и в них безошибочно читается узнавание – оно не связано с внешностью, а идет от его сердца.
– Я… я уверен, что ты и твоя подруга можете…
– Она не просто моя подруга, – пролепетала я. Я поворачиваюсь к Савви, но она выглядит так, будто забыла, как разговаривать, и чувство вины скручивает мой живот при виде ее лица.
– Ты знаешь, что она моя… ты сам все знаешь.
– Я не…
Я достаю брелок – подвеску в виде сороки, сверкающую на солнце. Без слов Савви снимает цепочку с шеи и нерешительно задерживает ее рядом с моей.
Дверь машины захлопывается. По лицу мамы текут слезы, такие обильные, что трудно назвать их слезами.
