– Мы пытаемся сказать, что иногда есть такое чувство… – Мама смотрит на папу, который кивает. – Чувство, что мы все еще хотим дать тебе все, что в наших силах. Настроить тебя на успех. Как будто так мы можем быть рядом, когда не имеем на то физической возможности.
– Ребята, – говорю я, – вы всегда рядом. То есть… во всех этих важных вещах. Определенно.
Моя мама повторяет за мной, запустив пальцы в свою хлопковую юбку.
– Мы стараемся, чтобы так и было.
– Так и есть.
Даже когда у них, казалось бы, нет времени, они его находят – будь то ночи, проведенные без сна, помогая мне с черновиками эссе, или ночевки, которые они устраивали для нас с Конни и Лео, когда мы были маленькими, или долгие разговоры в машине о том, что у меня на уме, когда временами мы просто кружили по городу, чтобы я могла высказаться.
– Я… Я просто думаю, может быть, вы могли бы… эээ… поменьше налегать на меня с учебой и прочим.
– Мы можем попробовать, – говорит папа. – Ну, как только закончится летняя школа.
Ох. Я почти забыла.
– Да, – говорю я, кривя лицо… – После всего этого.
Он смотрит на меня, и я задаюсь вопросом, каким на вкус окажется это нравоучение, прекрасно зная, что оно уже просрочено.
– Почему ты не рассказала нам об этом?
– Я хотела… ну, частично дело было в Савви. Я хотела получше узнать ее.
Или, по крайней мере, на тот момент понять ее. Кажется немыслимым, что всего месяц назад она была для меня хуже, чем просто незнакомка, и я едва могла найти с ней общий язык. Трудно извиняться за ложь, которая привела меня сюда, когда моя дружба с Савви – это то, что она породила.
– Но другая часть была… Я знала, что если начнется летняя школа, то это выльется в еще большее количество занятий, и у меня никогда не будет времени на фотографию. Думаю, это был способ украсть время, пока кто-нибудь не узнает.
Мой голос звучит виновато, когда я добавляю, лишь отчасти подразумевая это:
– Но мне жаль, что я солгала.
– Я даже не знаю, как ты это сделала, – говорит папа. – Все эти разные штуки, которые ты взломала… Честно говоря, я немного впечатлен…
– Может, не стоит ее поощрять, – вклинивается мама.
Папа ухмыляется.
– У меня такое чувство, что это все равно не остановит ее.
Он наклоняется и говорит то, что я хотела услышать больше всего на свете.
– Эбби, мы всегда знали, что ты талантливый фотограф. Твой дедушка показывал нам твои фотографии, даже когда тебя не было, и они говорят сами за себя. Думаю, мы просто считали, что вы вдвоем занимаетесь этим для развлечения. Ты всегда так стеснялась своих работ – не думаю, что кто-то из нас понимал, насколько серьезно ты в них погружаешься.
Мое лицо краснеет, но я не так смущена, как думала. Поэтому меня удивляет не столько мой ответ, сколько то, как твердо я его произношу.
– Но это действительно серьезно.
– Ну… я рад, – говорит он. – Если мы можем чем-то помочь с нашей стороны, мы хотим. Держи нас в курсе, малышка. Рассказывай нам, что происходит, прежде чем сбегать за дверь.
– Хорошо. Буду.
И тут до меня доходит, что в этом недостатке общения есть как моя, так и их вина. Может, даже больше. Они были заняты, а я была… ну… ленивой – не совсем подходящее слово. Скорее, пассивной.
– Может, если вы видели снимки за последние пару месяцев… то есть, если они вам нравятся и вы не считаете, что это будет выглядеть слишком странно, может, мы могли бы повесить несколько из них в «Бин-Велл», как вы планировали? Пока он не продался и все такое.
Их лица вытягиваются, но даже с каждой подсказкой в этой чертовой галактике я понятия не имею, что они собираются сказать, пока не звучит голос моего отца.
– Эбби, дело в том, что звонил риелтор. Вчера вечером у нас был покупатель. Предложил намного больше, чем мы просили.
Я забыла предвидеть это. Я так беспокоилась обо всем остальном, что эта возможность ускользнула от моего радара, слишком затихла на фоне шума последних нескольких недель, чтобы я могла даже подумать о ней. Мама подходит сбоку, заставляя меня нервничать еще сильнее.
– Нам очень жаль, милая, – говорит мама.
– Нет… конечно. Это… это хорошо, да? – Я преодолеваю себя, сжимая пальцы в кулаки и разгибая их обратно. – Это значит, что кто-то очень заботится об этом месте. Они собираются превратить его во что-то хорошее.
Мамины глаза слезятся. Она думает о Поппи, а не о магазине. Но для меня они всегда были единым целым.
– Я очень на это надеюсь.
Отец встает, чтобы присоединиться к нам, и они оба без слов сжимают меня с двух сторон, превращаясь в сэндвич с Эбби. Объятия продолжаются так долго, что кажется, будто они могут сделать меня непобедимой, будто все, что находится за их пределами, не способно до меня добраться меня, пока мы здесь. Это заставляет меня чувствовать себя маленькой, а все вокруг нас – еще меньше. Интересно, наступит ли когда-нибудь день, когда я стану достаточно взрослой, чтобы перестать чувствовать их центром своей вселенной.
– Между прочим, – говорю я, – я очень рада, что я ваш ребенок.
– Между прочим, мы бы ничего не хотели менять в тебе, – говорит моя мама.
Отец выжидает три секунды, прежде чем добавить:
– За исключением того, что мы могли бы получить скидку на страховку всех твоих экранов от несчастных случаев.
Мы смеемся – папа тепло и низко, мама гогочет, как она гоготала над Пьетрой, а мне едва удается не фыркнуть. Ничего не меняется, когда мы отлипаем друг от друга, как ничего не менялось до того, как мы собрались вместе – во всяком случае, ничего важного. Может быть, только внешне.
Глава тридцать четвертая
Мои родители в итоге ложатся спать очень рано, еще до того как начинает светать. Я подключаю свой телефон к зарядному устройству и звоню Лео, не удивляясь, что звонок сразу попадает на голосовую почту. Затем я звоню в офис лагеря. Должно быть, мое имя высветилось на определителе номера, потому что Микки берет трубку и говорит:
– О, хорошо. Могу я включить громкую связь, пока половина лагеря не взбунтовалась? Хижина Феникса сходит с ума от того, что тебя нет. Всю ночь провели в компании зефирок с щепоткой анархии.
Я смеюсь в рукав, чтобы не разбудить родителей.
– Вообще-то… Лео там? Мне очень нужно с ним поговорить.
– Подожди.
Я слышу, как она кладет трубку на стойку, и мое сердце трепещет скорее где-то в горле, чем в груди. Я не знаю, что именно я планирую сказать, но в кои-то веки я не волнуюсь об этом. То, что я хочу сказать прямо сейчас, невозможно спланировать.
