Я нажимаю «Поделиться» и закрываю телефон, до того, как успеваю увидеть реакцию. Я засыпаю с телефоном в руке, желая, чтобы он заметил это, и надеясь, что он увидит в нем то же, что и я.
Глава тридцать пятая
На следующее утро я просыпаюсь от пульсации в запястье и трех пропущенных звонков от Конни. Я протираю глаза, понимая, что мои родители уже давно встали и ушли на завтрак, судя по тому, как свет падает через окно. Вероятно, за последний год я еще ни разу не спала так долго.
Родители оставили на журнальном столике стакан воды и немного ибупрофена. Я сразу же выпиваю воду и, прежде чем успеваю все обдумать или струсить, перезваниваю Конни.
Она берет трубку с первого звонка и тут же начинает говорить.
– Мне очень жаль. То есть ты это знаешь, но я собираюсь повторять это снова и снова, возможно, даже говорить это бесконечно.
Я закрываю глаза, пытаясь приспособить свой мозг к происходящему.
– Я просто… все это было так глупо. Я действительно не думала, что оно превратится типа в нечто большее, понимаешь? Или, может быть, так и есть. Я боялась, что появится что-то, и либо вы оба забудете обо мне, либо у вас будет какой-то масштабный грязный разрыв, и все будет испорчено, и мне придется выбирать чью-то сторону, и черт, Эбби. Я так сильно люблю вас обоих.
Я снова открываю глаза.
– Поэтому… ты сказала мне, что я не нравлюсь Лео.
– Да. Но ты не знаешь, что… потом, ты так верила в это… И я сказала Лео, что он тебе не нравится.
– Подожди. Секунду. Извини. Я только что проснулась, так что я не… не понимаю, что происходит.
Я делаю еще один глоток воды и вижу, что там лежит еще и банан. Я разрываю его, как будто и не съела вчера кучу тайской еды весом с меня, в надежде, что это поможет ибупрофену быстрее подействовать.
Затем мои глаза полностью открываются.
– Что ты ему сказала?
– Ты злишься.
Мой рот слишком набит бананом, чтобы я могла что-либо ответить. А может быть, дело в том, что когда я пытаюсь вызвать в себе гнев, который я испытываю с тех пор, как поняла, что она сделала, я не могу найти его в себе. Если он и есть, то похож на дым, который она оставила после себя, – что-то слишком тонкое, чтобы уцепиться за это.
– Вроде того.
Конни не плачет, но ее голос находится на том специфическом уровне децибел, который она набирает как раз перед тем, как разрыдаться.
– Я все испортила, так ведь?
Я сажусь на диван, пытаясь разгрузить голову и решить, что сказать. Я должна поделиться с ней, как сильно меня это ранит. Я должна рассказать ей, как последние несколько месяцев я ходила на цыпочках вокруг нее и Лео, лелея боль, о которой я не могла никому рассказать, и в первую очередь тем двум людям, которых это касалось больше всего.
Но я могу сказать, что она уже знает все это. И то, что она почувствует себя хуже, никому не принесет пользы.
– Нет, это не так.
Я только что наблюдала, как дружба всей жизни разрушилась из-за недопонимания. Я не позволю этому нас сломить. У нас слишком многое позади и слишком многое впереди, чтобы терять это из-за чего-то, что, я думаю – я надеюсь – еще можно исправить.
– Я все исправлю, клянусь. Я разговаривала по телефону с Лео вчера вечером. Я пыталась связаться с тобой, но кто-то связал меня с ним, и я все ему рассказала, – тараторит она. – Просто, чтобы он знал. Почему произошла эта странность. И если эта странность была.
– О, более чем, – говорю я.
Это облегчение, как ни странно, – откровенно обсуждать все с ней. Я умираю от желания спросить ее, что сказал Лео – а еще более себялюбивая и бурная часть меня хочет знать, что Лео сказал обо мне – но я знаю, что мне нужно спросить не о Лео.
– Я была… зла, когда ты рассказала мне, что ты сделала. И я не дала тебе шанса объясниться.
Конни вздохнула.
– Ну… наверное, отчасти дело в том, что и так много всего изменилось, и я просто хотела… нажать на паузу, понимаешь?
– Да, – говорю я спустя мгновение. – Я знаю.
Облегчение от услышанного, кажется, разгоняет ее, заставляя слова спотыкаться друг о друга на своем пути.
– Было такое чувство, что вы вдвоем идете куда-то, где я никогда не была, и – если быть честной – возможно, никогда не захочу туда идти, – говорит она. – Я никогда не испытывала таких чувств к кому-либо раньше, думаю, и я… Я не хотела, чтобы вы, ребята, увлеклись этим и бросили меня позади. Мы и без того все были очень заняты.
Словно мы целую вечность ехали в одной машине и только сейчас посмотрели вниз и увидели дыру в полу – мы могли убедить себя, что все в порядке, пока едем в том же направлении, что и всегда. Я пытаюсь вспомнить, когда мы с Конни в последний раз по-настоящему разговаривали друг с другом, по-настоящему болтали, без домашки, внеклассных занятий и экрана телефона на нашем пути, и у меня ничего не выходит.
– А знаешь что? Мы изменим это. Проведем больше времени вместе в этом году, как в старые добрые времена, – говорю я. – У меня будет больше свободного времени. Так что если ты найдешь окошко в своем графике, мы сможем просто… пообщаться.
– Ты не будешь меня третировать? – С легкостью в голосе произносит Конни, хотя в нем еще слышится смятение. – Не собираешься сделать из меня Гарри для Рона и Гермионы, Пегги для Стива и Баки, булочками с корицей для твоих братьев и всех остальных живых существ…
– Я собираюсь пойти вперед и прервать тебя на этой ноте, – смеюсь я. – Конни, никто никогда не сможет отбросить тебя как третье колесо. Ты сама по себе как все четыре колеса.
– Это факт.
Я прижимаю телефон ближе к лицу, как будто она может почувствовать мою решительность, и это заставит мои слова иметь большее значение, чем они уже имеют.
– И даже если все изменится… то есть… я пытаюсь сказать, что все должно было и так измениться, несмотря ни на что. Лео уезжает учиться. Мы с тобой тоже куда-нибудь уедем через год. Но это не обязательно должно закончитья плохо. После того, как Гермиона и Рон сошлись, Гарри и Рон все еще были лучшими друзьями.
– Ты только что… добровольно сделала себя Роном в этом метафоре?
– Вот как сильно я тебя люблю, Кон.
– Вот, блин. – Она фыркает в трубку, испытывая облегчение. – И Эбби, я хочу сказать, я знаю, что я вовсе не святой покровитель отношений с парнями, но я думаю… ну… Даже мое вмешательство не остановило ваши чувства друг к другу. Я правда думаю, что это имеет место быть.
– Ты знаешь, что он уезжает.
Вот так Конни снова предстала в полном великолепии мамы-друга, и ее слова настолько твердые, что я буквально слышу, как она положила руку на бедро для пущей убедительности.
