Не помнила, как разомкнула объятия. Как оказалась в кровати. Просто коснулась щекой подушки и провалилась в сон.
Яркое, тёплое солнце дружелюбно заглядывало в окно.
Уставилась в потолок, предвкушая предстоящую дорогу. Каникулы. Море, солнце.
Мой «любимый» кошмар.
– Васька, – забежала в комнату к брату.
Замуровался в одеяло, как в кокон, только одна тощая нога свисала. Прыгнула на кровать так, что его аж подбросило. И упёрлась спиной в стену.
– Василиса, убирайся, – рычит в подушку. Голос такой взрослый, мужской, что совсем не ассоциировалось с братом.
– Вставай. Всё равно сейчас мама придёт будить. У нас самолёт!
Смеюсь, боком сползая по стеночке и оказываясь к нему почти нос к носу. Смотрит на меня недовольно и прикрывает веки. Ресницы чёрные, изогнутые, пушистые. Прямо как мои.
– Дай доспать, а, – тяжело вздыхает.
– Нет. Вставай. Мне скучно без тебя.
Мой близнец поджимает губы, вероятно обращаясь к создателю с немым вопросом о том, за что я была рождена с ним в одной утробе. Но всё же медленно поднимается.
– Отвернись. Я оденусь.
– Ой, какие мы скромные, – смеюсь над ним, уставившись в противоположную стену и рассматривая узор обоев.
Чувства переполняли мою грудь. Мне казалось, что она вот-вот затрещит по швам и из неё прольётся свет.
Папа с мамой наконец помирились. Наобещал ей чего-то, должно быть. Она у нас наивная, ранимая. Добрая. Хрупкая, как хрустальная роза. И мой страх, что они расстанутся, отошёл на второй план. Загороженный надеждой на то, что всё между ними наладится.
Я слишком сильно, эгоистично любила своего родителя. Папа – моя стена. Моя несокрушимая крепость. Моё спокойствие. Защита и сила. Я обожала его. Почти боготворила.
И где-то в глубине души подозревала, что, бросив мать, он может бросить и нас. Забыть. Завести другую семью. Мысленно ругалась на мать, каждый раз становясь свидетельницей её слёз. Истерик, что она пыталась спрятать. Они пугали меня до дрожи. До жутких кошмарных сновидений.
– Стойте здесь, я попрошу, чтобы таксист заехал во двор, – строго приказал отец после завтрака.
Почему-то именно сегодня утром «Мерседес» папы забарахлил, и ему пришлось вызывать такси. Оно подъехало к кованым воротам особняка, и отец широким шагом направился к выходу.
– Васька, пойдём поможем, – потянула брата за собой, пропустив слова отца мимо ушей.
На короткий миг солнце ослепило. Я зажмурилась. Всё вокруг превратилось в сплошную белую кляксу. Потихоньку она расползлась, приобретая цвета. Очертания. Формы.
И я увидела автомобиль, ехавший отчего-то не по своей полосе. И ствол пистолета, выглядывавший из приоткрытого окна.
Моему мозгу потребовалась лишь доля секунды, чтобы отреагировать. Я знала, на кого направлена винтовка. Бросилась к отцу с воплями. Но мне казалось, что я двигаюсь на одном месте. Что он стоит и даже не слышит меня, хотя нас разделяла всего пара шагов.
Звук моего голоса оглушал. До разрыва барабанных перепонок. Никогда не знала, что кричать можно так громко. Так пронзительно и жалобно.
Я буквально летела на него. И моему сознанию казалось, что я слышу свист пуль, пролетающих совсем рядом со мной.
А ещё я услышала своё имя, произнесённое братом. Ощутила его тело, накрывшее меня. Горячее. Порывисто дышащее.
Попыталась его оттолкнуть, но ничего не вышло. Васька с силой прижал меня к земле, не давая пошевелиться. Пока я слушала свист пуль. До тех пор, пока обойма не закончилась.
Он какое-то время тяжело дышал мне в ухо. И когда этот звук пропал, я словно очнулась.
Ощутила, как что-то горячее, густое пробирается через одежду на мою кожу. Задохнулась очередным криком, застрявшим где-то в груди. Выползла из-под брата и только после этого увидела кровавую рану.
Где-то рядом лежал отец, изрешеченный пулями. Но она, предназначенная для него, попала в брата.
Плач мамы, сирены скорой помощи слились в одно пятно. Багряно-чёрное. Я даже плакать не могла. Слезы будто заморозились во мне, превратившейся в ледышку.
Ожидающую вердикта врачей, увезших Василька на каталке в операционную.
– Молодой человек потерял очень много крови. К сожалению, прогнозы неутешительные. Даже если он выживет, то навсегда останется прикованным к кровати.
Я готова была вцепиться в глотку уставшего доктора и, угрожая убийством, требовать, чтобы он спас брата. Но почему-то стояла на месте. Как и мама рядом, не прекращающая рыдать.
Но он не выжил.
Оставил меня одну.
И с того дня мне всё время казалось, что меня лишили половины. Обрубили прямо посередине. И часть моего существа теперь покоилась на кладбище, рядом с могилой отца.
А другая пыталась выжить.
– Тихо-тихо, – донеслось откуда-то, вытаскивая из жуткой трясины воспоминаний.
По щекам струились слёзы, и я ощутила, как мужчина рядом стирает их. Стирает боль, забирая её себе, как сильнодействующее обезболивающее.
Я увидела его блестящие в темноте ночи глаза и поняла, что он забрал меня из-под одеяла себе на колени. Обнимая, утешая.
Придвинулась ближе, почувствовав его дыхание. Тёплое, терпкое, с ароматом дорогого алкоголя и крепких сигарет. И мне захотелось его глотнуть. Но до того, как эта мысль успела сформироваться, его губы коснулись моей щеки, иссушая слёзы. Прокладывая путь к губам.
Глава 44
Его пальцы сжимали заднюю поверхность шеи. Не ласка. Ранее не знакомый мне требовательный жест.
Короткая заминка, судорожный вдох воздуха, разделявшего наши губы. Какие-то жалкие сантиметры.
Я хлопала ресницами, пытаясь разглядеть его, понять, что таится в его глазах. Чернота. Или пепел на выжженной земле.
Дёрнулась, как от разряда электрического тока, когда ощутила лёгкое мимолётное прикосновение ко рту. Скорее скольжение губ, нежели поцелуй. Будто он меня пробовал, дегустировал, как молодое вино.
Я сжалась в его руках, испытывая слишком острое напряжение. Всё ещё чувствовала его губы. Их след оставил ожог на моих.
И мне до смерти хотелось продолжения.
Потянулась к нему губами, ища его. Вдохнула запах рядом с колючей щекой, промахнувшись. Выдохнула с досадой. Сон ещё тянул за собой, и я не понимала, где грань с явью. Может быть, я до сих пор спала. А он просто мираж.
Ладонь Шамиля оказалась на моей щеке. И теперь голова была зажата его руками, словно в колыбели. Лишь спустя секунды я догадалась, что он рассматривает меня в тусклом свете месяца. Будто пытаясь понять нечто неведомое мне. Что-то решить для себя.
