— «Бостон Глоуб» прямо-таки в красках расписал все его подвиги, — сказал Корсак. — Вашему герою удалось даже в «Нью-Йорк Таймс» засветиться. И вот теперь у него появился двойник.
— Нет, ваш киллер делает то, чего никогда не делал Хойт. Он тащит супругов из спальни в другую комнату, усаживает мужчину у стены, а потом перерезает ему горло. Это больше похоже на некий ритуал. И потом ведь остается женщина. Он убивает мужа, но что он делает с женой? — Риццоли запнулась, вспомнив вдруг про осколок фарфора. Разбитая чашка. Тайный смысл, открывшийся ей, пронзил ледяным холодом.
Не говоря ни слова, она вышла из спальни и вернулась в гостиную. Посмотрела на стену, у которой еще недавно сидел доктор Йигер, и принялась изучать брызги крови на деревянном полу.
— Риццоли! — обратился к ней Корсак.
Она повернулась к окнам и сощурилась от яркого солнечного света.
— Здесь слишком светло. И чересчур много стекла. Мы не сможем занавесить стену. Придется вернуться вечером.
— Вы хотите исследовать пятна?
— Да. Нам понадобится ультрафиолетовый свет.
— Но что вы хотите увидеть?
Она опять повернулась к стене.
— Доктор Йигер сидел здесь в момент своей смерти. Убийца выволок его из спальни, притащил сюда, усадил спиной к стене, так, чтобы он мог видеть центр комнаты.
— Допустим.
— Зачем он поместил жертву сюда? К чему все эти сложности, тем более что мужчина был еще жив? Должна быть какая-то причина.
— Какая еще причина?
— Его усадили сюда, чтобы он мог на что-то смотреть. Быть свидетелем происходившего в этой комнате.
По мере того как до Корсака доходил смысл сказанного, на лице его проступал дикий ужас. Он уставился на стену, у которой сидел доктор Йигер, единственный зритель в театре кошмара.
— О боже, — прошептал он. — Миссис Йигер…
2
Риццоли принесла домой пиццу, купленную в гастрономе за углом, извлекла из холодильника древний кочан салата. Ей пришлось долго обдирать бурые листья, чтобы добраться до съедобной сердцевины. Салат получился бледный и неаппетитный, и ела она его без удовольствия. Впрочем, на удовольствия у нее не было времени; ей просто нужно было подкрепиться на предстоящую ночь — ночь, которой она ждала тоже без удовольствия.
Проглотив несколько кусков пиццы, она отставила тарелку и уставилась на кроваво-красные разводы томатного соуса. «Ночные кошмары не отпускают тебя, — думала она. — Ты считаешь себя сильной, невозмутимой, тебе кажется, что ты можешь жить с этим. Ты даже научилась играть свою роль. Но эти лица, они остаются с тобой. Глаза мертвых… от них не спрятаться».
Неужели теперь к ним добавилась и Гейл Йигер?
Она посмотрела на свои ладони, где, словно следы от распятия, красовались шрамы. В сырую и холодную погоду руки начинали ныть, напоминая о том, что с ней сделал Уоррен Хойт год назад. В тот день, когда он кромсал ее своим смертоносным лезвием, она мысленно прощалась с жизнью. Старые раны и сейчас болели, но она знала, что это не от погоды. Виной тому было увиденное сегодня в Ньютоне: аккуратно сложенная ночная сорочка, брызги крови на стене… Джейн ходила по комнате, воздух которой был пропитан ужасом, и ощущала незримое присутствие Уоррена Хойта.
Это невозможно. Хойт находится в тюрьме, где ему и место. И все равно она дрожала, вспоминая дом в Ньютоне, пробудивший в ней давно забытый страх.
Ей очень хотелось позвонить Томасу Муру, с которым они вместе работали по делу Хойта. Он не хуже нее знал, как цепко держит в своих тисках страх, насаждаемый Уорреном Хойтом. Но с тех пор как Мур женился, их пути разошлись. Казалось, обретенное им счастье сделало их чужими. Счастливые люди живут в своем обособленном мирке; они как будто дышат другим воздухом, подчиняются иным законам гравитации. Возможно, Мур и не догадывался о том, что в их отношениях произошли перемены, но Риццоли чувствовала это и остро переживала потерю друга, хотя и корила себя за то, что завидует чужому счастью. Ей было стыдно и за чувство ревности, которое она испытывала к женщине, завладевшей сердцем Мура. На днях она получила открытку из Лондона, где Томас и Кэтрин проводили отпуск. Всего несколько слов, нацарапанных на обороте сувенирной открытки с видом музея Скотланд-Ярда, — лишнее напоминание Риццоли о том, что у молодых все хорошо. Вспоминая сейчас эту открытку, Риццоли понимала, что не вправе тревожить коллегу; и еще ей очень не хотелось, чтобы тень Уоррена Хойта вновь нависла над ними.
Она сидела, прислушиваясь к звукам улицы, что шумела внизу, и на этом фоне тишина в ее собственной квартире казалась оглушительной. Она окинула взглядом полупустую гостиную, белые стены, которые она так и не удосужилась оживить хотя бы одной картиной. Единственным украшением, если это можно было так назвать, служила карта города, прикрепленная над обеденным столом. Год назад она пестрела разноцветными булавками, которыми был отмечен кровавый след Хирурга. Тогда она жаждала признания со стороны коллег, стремилась доказать, что она с ними одной крови, что так же, как и они, одержима охотой на злодея.
Теперь булавки были сняты, но карта осталась, ожидая новых узоров, которые сплетет очередной преступник. Она вдруг подумала о том, какое жалкое впечатление производит со стороны, если даже после двух лет жизни в этой квартире единственным украшением интерьера служит карта Бостона.
«Мой крест, — подвела она итог. — Мой мир».
В резиденции Йигера было темно, когда в начале десятого вечера Риццоли подъехала к воротам. Она прибыла первой и, поскольку не имела доступа в дом, ожидала в машине, пока подъедут остальные. Дом стоял в тихом тупике, в окнах у соседей тоже было темно. Это облегчало задачу на сегодняшний вечер, поскольку внешний свет помешал бы поискам. Впрочем, сейчас, в одиночестве созерцая место, где произошло жуткое убийство, она бы предпочла яркое освещение и шумную компанию. Окна дома Йигера уставились на нее словно остекленевшие глаза трупа. Тени вокруг принимали загадочные формы, все больше зловещие. Риццоли достала пистолет, сняла с предохранителя и положила на колени. Только тогда она немного успокоилась.
В зеркале заднего вида отразились лучи фар. Обернувшись, она с облегчением увидела подъехавший полицейский фургон. Она убрала пистолет в сумку.
Молодой широкоплечий мужчина вышел из фургона и направился к ее машине. Когда он нагнулся и заглянул к ней в окно, она заметила блеснувшую у него в ухе золотую серьгу.
— Привет, Риццоли, — поздоровался он.
— Привет, Мик. Спасибо, что приехал.
— Прелестное местечко.
— Это ты еще дом не видел.
В тупике блеснули фары автомобиля: приехал Корсак.
— Все в сборе, — сказала она. — За работу?
Корсак и Мик не были знакомы. Риццоли представила их друг другу и заметила, что Корсак, покосившись на серьгу в ухе криминалиста, не без колебаний пожал руку Мика. Она даже представила себе, какие мысли крутятся в голове у Корсака. Серьга. Накачанный. Не иначе голубой.
