— Разве нам не в гуверовское здание?
— Нет. В Джорджтаун. Он хочет встретиться с вами у себя дома.
— Кто он?
— Сенатор Конвей. — Дин взглянул на нее. — Вы, надеюсь, без оружия?
— Мой пистолет до сих пор в чемодане.
— Хорошо. Сенатор Конвей не приветствует вооруженных гостей.
— Беспокоится за свою безопасность?
— Нет, скорее, за душевный покой. Он служил во Вьетнаме. Больше не хочет видеть оружие.
Первые капли дождя упали на ветровое стекло.
Она вздохнула.
— В этом я с ним солидарна.
* * *
Кабинет сенатора Конвея был обставлен мебелью из темного дерева и кожи. Типично мужской кабинет, с типично мужской коллекцией культовых предметов, отметила Риццоли, глядя на развешанные по стенам мечи самураев. Седовласый владелец коллекции приветствовал ее теплым рукопожатием и тихим голосом, но его угольно-черные глаза прожигали насквозь, и она почти физически ощущала, что сенатор оценивает ее. Она выдержала его взгляд, понимая, что разговор не состоится, если сенатор не будет удовлетворен тем, что увидит. А видел он перед собой женщину, которая прямо смотрела ему в глаза. Женщину, которую мало волновали политические интриги, зато очень волновала правда.
— Прошу вас, присаживайтесь, детектив, — сказал он. — Я знаю, вы только что прилетели из Бостона. Вероятно, вам нужна небольшая передышка.
Секретарь внесла поднос с кофе и печеньем. Риццоли едва сдерживала нетерпение, дожидаясь, пока на столе расставят чашки с кофе, сливки, сахар. Наконец секретарь вышла, закрыв за собой дверь.
Конвей отставил свою чашку, так и не притронувшись к кофе. Теперь, когда с церемониями было покончено, он сосредоточил все свое внимание на гостье.
— Я рад, что вы согласились приехать.
— Боюсь, у меня не было выбора.
Ее прямолинейность вызвала у него улыбку. Хотя Конвей соблюдал все правила хорошего тона в виде рукопожатий и обмена любезностями, она предполагала, что он, как большинство уроженцев Новой Англии, предпочитает прямой разговор — собственно, как и она.
— Тогда перейдем сразу к делу?
Риццоли тоже отставила свою чашку.
— С удовольствием.
Дин встал и подошел к письменному столу. Он взял пухлую кожаную папку, вернулся с ней к кофейному столику и, достав фотографию, положил перед ней.
— Двадцать пятое июня девяносто девятого года, — произнес он.
Она уставилась на бородатого мужчину, который сидел, привалившись к забрызганной кровью стене. Он был босой, в темных брюках и рваной белой рубашке. На колене примостились фарфоровая чашка и соусник.
Она почувствовала, как начинает кружиться голова, когда Дин выложил вторую фотографию.
— Пятнадцатое июля девяносто девятого года.
И опять жертвой был мужчина, на этот раз чисто выбритый. Но он тоже умер возле стены, залитой кровью.
Между тем Дин положил третий снимок, тоже мужчины. Труп был уже распухший, со вздутым животом и следами разложения.
— Двенадцатое сентября, — сказал он. — Того же года.
Она изумленно смотрела на эту галерею трупов, вот так запросто выложенную на столике вишневого дерева. Документальные кадры зверств на фоне изысканного кофейного сервиза. Дин и Конвей молча наблюдали за ней, пока она брала по очереди снимки и вглядывалась в них, пытаясь рассмотреть детали, уникальные для каждого преступления. Но все фотографии были вариациями на одну тему, которую она уже видела разыгранной в домах Йигеров и Гентов. Покорный зритель. Побежденный, униженный, вынужденный молча наблюдать за происходящим.
— А что с женщинами? — спросила Риццоли. — Должны ведь быть женщины.
Дин кивнул.
— Только одну удалось опознать. Жену убитого номер три. Ее труп обнаружили частично зарытым в лесу через неделю после того, как был сделан этот снимок.
— Причина смерти?
— Удушение.
— Посмертное изнасилование?
— Из останков была извлечена свежая сперма.
Риццоли глубоко вздохнула и тихо спросила:
— А две другие женщины?
— В связи с сильным разложением точно идентифицировать трупы не удалось.
— Но останки у вас были?
— Да.
— Почему же вы не могли их идентифицировать?
— Потому что мы имели дело не с двумя трупами. Их было гораздо больше. Очень много.
Она подняла глаза и поймала на себе пристальный взгляд Дина. Наблюдал ли он за ней все это время, следил ли за ее реакцией? Словно отвечая на ее немой вопрос, он протянул ей три папки.
Она раскрыла первую и наткнулась на отчет о результатах вскрытия мужских трупов. Машинально перелистала страницы и остановилась на последней, с заключениями:
Причина смерти: обширная кровопотеря в результате резаной раны с полным иссечением левой сонной артерии и левой яремной вены.
Властелин, подумала она. Это его почерк.
Уже закрывая папку, она пробежала глазами первую страницу и отыскала деталь, которую пропустила, торопясь прочитать заключение.
Это было во втором параграфе:
вскрытие произведено 16 июля 1999 года, в 22:15, в передвижном госпитале в городе Гьякова, Косово.
Она потянулась к двум другим папкам с отчетами, выискивая названия мест проведения вскрытий.
Печ, Косово.
Джяковица, Косово.
— Вскрытия проводились в полевых условиях, — сказал Дин. — Иногда в самых примитивных. В палатках и при свете фонаря. Без водопровода. И столько трупов, что мы не успевали их обрабатывать.
— Это было расследование военных преступлений? — спросила она.
Он кивнул.
— Я был в первой команде ФБР, оказавшейся на месте в июне девяносто девятого года. Мы прибыли по просьбе Международного военного трибунала по бывшей Югославии. В той первой миссии нас было шестьдесят пять человек. Нашей задачей было найти и представить доказательства с мест самых масштабных в истории преступлений. В районах массовых погромов мы собрали баллистические улики, эксгумировали и провели вскрытие сотен албанских жертв, а еще несколько сотен трупов просто не смогли обнаружить. И все то время, что мы там находились, убийства продолжались.
— Кровная месть, — сказал Конвей. — Что вполне предсказуемо, учитывая специфику этой войны. Да, в принципе, любой войны. Мы оба, — и я, и агент Дин — бывшие морские пехотинцы. Я служил во Вьетнаме, агент Дин участвовал в операции «Буря в пустыне». Мы видели такое, о чем говорить язык не поворачивается, что всякий раз заставляет задаваться вопросом, чем же мы, люди, отличаемся от животных. Во время войны сербы убивали албанцев, а после войны бойцы албанской народной армии стали убивать мирных сербов. И у тех, и у других руки по локоть в крови.
