— Выходит, мы даже не знаем настоящего имени нашего убийцы.
Дин покачал головой.
— Отпечатки пальцев, рентгеновские снимки зубов, образцы тканей будут направлены и в Пентагон, и в ЦРУ.
— Мы ведь не получим ответов ни от тех, ни от других. Верно?
— Нет, если окажется, что Властелин — их человек. Ты просто решила за них их проблему. Больше их ничего не волнует.
— Может, я и решила их проблему, — горько произнесла она. — Но только не свою.
— Хойт? Он больше никогда не причинит тебе вреда.
— Господи, мне требовалось лишь сделать еще один выстрел…
— Он, вероятно, парализован до конца своих дней, Джейн. Я не могу представить себе более тяжкого наказания.
Они вышли из леса на грязную дорогу. Лимузин успели увезти, но на дороге еще остались следы, напоминавшие о том, что здесь произошло. Она посмотрела на засохшую лужицу крови, в которой умер человек, называвший себя Джоном Старком. Чуть дальше виднелось пятно поменьше — там упал Хойт, с онемевшими ногами, с поврежденным позвоночником.
Я могла бы покончить с ним, но позволила ему остаться в живых. И я до сих пор не знаю, правильно ли я поступила.
— Как ты, Джейн?
Риццоли услышала интимные нотки в его вопросе, молчаливое признание того, что отныне они не просто коллеги. Она взглянула на него и вдруг вспомнила о своем расцарапанном лице и перевязанной голове. Ей вовсе не хотелось, чтобы он видел ее такой, но вот она стояла перед ним, и не было смысла скрывать синяки. Оставалось только стоять и просто смотреть ему в глаза.
— Все в порядке, — сказала она. — Несколько швов на голове, несколько порванных мышц. И уродливая физиономия. — Она махнула на свое покалеченное лицо и рассмеялась. — Но ты бы видел голову того парня.
— Мне кажется, тебе не следует здесь находиться, — сказал Дин.
— Что ты имеешь в виду?
— Прошло слишком мало времени.
— Мне как раз необходимо быть здесь.
— Ты никогда не даешь себе поблажки?
— А зачем?
— Затем, что ты не машина. Ты все равно переживаешь. Хотя и притворяешься, будто здесь для тебя рядовое место происшествия.
— Так оно и есть.
— Даже после того, что едва не случилось?
Едва не случилось.
Она посмотрела на пятна крови, засохшие в грязи, и на мгновение дорога как будто покачнулась, и стены, которые она с таким трудом возвела, треснули, угрожая разрушением самому фундаменту, на котором она сейчас стояла.
Дин поддержал ее под руку, и это вызвало у нее слезы. Его уверенное прикосновение как будто говорило: «Хотя бы раз позволь себе быть обыкновенным человеком. Быть слабой».
— Прости меня за Вашингтон, — тихо произнесла она.
Она увидела боль в его глазах и догадалась, что он неправильно понял смысл ее слов.
— Выходит, ты жалеешь о том, что было, — хрипло произнес он.
— Нет, я совсем не об этом…
— Тогда за что ты просишь прощения?
Она вздохнула.
— За то, что уехала, не сказав тебе, как много для меня значила та ночь. Мне жаль, что я даже толком не попрощалась с тобой. И что… — Она запнулась. — И что не позволила тебе позаботиться обо мне, хотя бы раз. Потому что, по правде говоря, мне была очень нужна твоя забота. Я не такая уж сильная, какой хочу казаться.
Он улыбнулся и сжал ее руку.
— Никто из нас не может этим похвастать, Джейн.
— Эй, Риццоли! — Это был Барри Фрост, который искал ее в лесу.
Она смахнула набежавшие слезы и обернулась на его крик.
— Да?
— У нас только что прошел вызов двадцать-пятьдесят четыре. Бакалейный магазин, Джамайка-Плейн. Убиты продавец и покупатель. Место происшествия уже оцеплено.
— Боже! В такую рань…
— Наша очередь ехать на вызов. Ты с нами?
Она глубоко вздохнула и повернулась к Дину. Он уже отпустил ее руку, и, хотя ей так не хватало его прикосновения, она почувствовала себя сильной, дрожь ушла, и земля под ногами вновь стала твердой. Но она еще не была готова оборвать этот миг. Их расставание в Вашингтоне оказалось смазанным; она не собиралась допустить такое еще раз. Она не позволит, чтобы ее жизнь стала похожей на жизнь Корсака — печальную хронику сожалений и разочарований.
— Фрост! — крикнула она, не отрывая взгляд от Дина.
— Да?
— Я не еду.
— Что?!
— Пусть съездит другая группа. Я что-то не в форме.
Ответа не последовало. Она посмотрела на Фроста и увидела его застывшее от изумления лицо.
— Ты хочешь сказать… ты берешь выходной? — вымолвил Фрост.
— Да. Это мой первый пропуск по болезни. Ты видишь в этом какую-то проблему?
Фрост покачал головой и рассмеялся.
— Давно пора. Это все, что я могу сказать.
Риццоли смотрела вслед Фросту. Его смех все еще разносился по лесу. Она дождалась, пока он скрылся за деревьями, и повернулась к Дину.
Он раскрыл объятия, и она бросилась в них.
26
Каждые два часа они приходят осматривать меня — нет ли пролежней. Это трио сменщиц: Армина в дневную смену, Белла по вечерам, а ночью — тихая и застенчивая Корасон. Мои девочки, так я их называю. Для человека непосвященного они все одинаковые, с гладкими смуглыми личиками и мелодичными голосами. Хор филиппинок в белых халатах. Но я вижу, какие они разные. По тому, как они подходят к моей кровати, как перекатывают меня с боку на бок, чтобы поменять положение тела. Так надо, иначе под тяжестью тела испортится кожа. Разрушатся капилляры, прекратится доступ крови к тканям, они станут бледными, тонкими и очень ранимыми. Одна маленькая ссадина может быстро превратиться в очаг гниения.
Благодаря моим девочкам у меня нет пролежней — во всяком случае они так говорят. Я не могу проверить, потому что не вижу своей спины или ягодиц и не чувствую тела ниже уровня плеч. Я полностью зависим от Армины, Беллы и Корасон, которые поддерживают во мне жизнь, и, как маленький ребенок, обращаю особое внимание на тех, кто заботится обо мне. Я изучаю их лица, вдыхаю их запахи, запоминаю их интонации. Я знаю, что у Армины нос с горбинкой, от Беллы часто пахнет чесноком, а Корасон слегка заикается.
И я знаю, что все они боятся меня.
Конечно, им известно, почему я здесь. Каждый, кто работает в неврологии, знает, кто я такой, и, хотя ко мне относятся так же вежливо, как к другим пациентам, я замечаю, что они не смотрят мне в глаза, с опаской касаются меня, как будто перед ними раскаленный утюг. Я ловлю взгляды медсестер в холле, которые косятся на меня, переглядываются и шепчутся. Они болтают с другими пациентами, спрашивают их про семьи и друзей, но мне такие вопросы никогда не задают. Меня спрашивают только о том, как я себя чувствую и хорошо ли я спал.
