Едва ли Никольсон мог не понимать, что всякие призывы к «добру, красоте и справедливости» были уже немыслимы при такой государственной политике, националистических настроениях в обществе и жажде мирового господства – «Италия превыше всего!». А уж пассаж о «девственном порыве» и вовсе относит нас не к политическим реалиям, а к настроениям женской романистики, в которой британцы весьма преуспели.
Мемуары профессионального дипломата пестрят далеко не профессиональными оценками стран и народов. В них встречаются личные, субъективные пассажи. Так, Никольсон пишет: «Я не рассматривал Австрию как живую реальность. Я думал о ней как о жалкой реликвии»; венгров он называет «азиатским племенем» и относится к ним «с исключительным отвращением». Так же он высказывается о турках, которые «за своей маской равнодушия <…> скрывают крайнюю жестокость»: «Турки ничего не дали человеческому прогрессу. Это раса анатолийских мародеров».
Приходится признавать, что большинство дипломатов времен формирования Лиги Наций отличались повышенной эмоциональностью и пристрастным отношением к целым народам.
Пластическая операция
Дипломатическая война
Вначале она развернулась между державами-союзницами, близкими по своим романским корням. В 1919 году в отношениях двух сближавшихся на рубеже XIX – ХХ веков держав – Италии и Франции – возникла трещина.
23 мая 1919 года в четыре часа вечера на межправительственном заседании Парижской конференции премьер-министр Франции Жорж Клемансо, по словам итальянского дипломата Л. Альдрованти Марескотти, «впадает в чрезвычайно грубый тон», обращаясь к премьеру Италии Орландо: «Я должен сообщить важную вещь… которая касается вас. Мне сообщили, что итальянское общественное мнение очень возбуждено против Франции. Это – факт, в рассмотрение причин которого я не желаю входить. <…> «Марсельеза» была освистана в Турине; французские офицеры подверглись оскорблениям в различных местах. <…> Я запросил военное министерство о том, нельзя ли немедленно отозвать их оттуда, но мне было отвечено, что Милан является базой французских войск в Италии и что, если база будет перенесена в другое место, придется отозвать все войска. Я не хочу делать этого, не посоветовавшись с г. Орландо. Опасно отзывать их. Это будет свидетельствовать о том, что между Францией и Италией происходят трения. Это нехорошо. С другой стороны, если войска не будут отозваны, можно опасаться повторения весьма серьезных инцидентов. Я не могу взять на себя ответственности за допущение этих инцидентов».
В тот момент Италия была несказанно раздосадована тем, что полного выполнения всех пунктов Лондонского договора не происходит: она получала Триест, Трентино и Южный Тироль, но США выступали против передачи ей Далмации и Фиуме. Воинственные амбиции, основанные на «священном эгоизме» и националистическом подстрекательстве правых, кризис в стране, вызвавший, напротив, прилив левых, «красных» настроений, обида на Антанту, отказывающуюся отдать все обещанное перед войной, – все это сделало Италию нервозной и крайне опасной соседкой европейских государств. Уже одно присутствие на ее территории союзных французских войск Италия воспринимала как национальное оскорбление. Такие настроения и привели к экстремистским проявлениям, направленным против французского корпуса.
Делегация Австро-Венгрии на конференции в Сен-Жермене. 1919 г.
Витторио Орландо в ответе своему французскому коллеге указывает именно на эти причины: «Мне очень жаль, что я не в состоянии отрицать того, что общественное мнение Италии причиняет мне серьезные заботы. Это является результатом ожесточения, вызванного продолжительной войной и с тревогой по поводу того обстоятельства, что наиболее интересующие Италию вопросы не получили еще разрешения».
Довольно жалкие оправдания, но премьеру Орландо, балансирующему между «своими» и «чужими», в тот момент не позавидуешь: он готов идти на любые унижения и оправдания, лишь бы добиться главного – выполнения Лондонского соглашения, подписанного перед войной. То есть всех его пунктов. Однако ведущим странам Европы в сложившейся после войны обстановке эти условия уже не кажутся выполнимыми и разумными – просто потому, что все изменилось. Итальянской делегации предлагают в ответ лишь четырнадцать пунктов, да и за них приходится бороться всеми дипломатическими и недипломатическими методами.
Воинственной беспардонностью своих соотечественников итальянский премьер озабочен ничуть не меньше. Италию раздирают страсти: социалисты, коммунисты, фашисты и даже футуристы рассуждают о судьбах Европы не хуже действующих политиков и дипломатов.
Так, например, 20 сентября 1918 года в новом издании «Roma futurista» («Римский футуризм») появился манифест Филиппо Томмазо Маринетти, седьмой пункт которого гласил: «Армия и флот должны поддерживаться в готовности до расчленения Австро-Венгерской империи. <…> Наша война должна быть доведена до полной победы, то есть до уничтожения Австро-Венгерской империи и обеспечения безопасности в наших естественных границах на суше и на море, без чего мы никогда не будем иметь свободные руки для осуществления нашей задачи по очищению, обновлению и возвеличиванию Италии».
Настораживает слово «очищение»: от кого? Но особенно пугает поведение непредсказуемого поэта-националиста Габриеле Д’Аннунцио. Тот вполне мог совершить нечто из ряда вон выходящее. Он уже попытался прорваться на встречу с американским послом, размахивая револьвером. Посол Пейдж в ужасе от экспрессивных появлений безумного драматурга на политических раутах. Посол даже пообещал: если 4 мая Д’Аннунцио опять пустят на заседание, дипломатические отношения США с Италией будут прерваны.
Выходки буйного поэта, агрессивность фашистов, опасность красных мятежей – все это не на шутку пугает Витторио Орландо. На фоне поведения Д’Аннунцио претензии Клемансо в тот момент выглядят для главы итальянской делегации почти несерьезно. Разве ж это проблема? Он, премьер-министр, находится за границей, в то время как в Италии грядет революционный переворот – правый или левый уже без разницы, – а французы недовольны тем, что их «Марсельезу» освистали.
В обстановке нарастающего кризиса и неизвестности постоянные напоминания Клемансо о проблемах французского корпуса начинают утомлять Орландо: с одной стороны, они напоминают комариные укусы, с другой – не хочется ссориться с Францией, от которой тоже зависят решения переговоров. К тому же его лучший советчик и наставник – влиятельный француз Андре Тардье: он пользуется доверием Вильсона и Ллойд Джорджа. И Тардье, по его словам, убежден, что между их двумя странами дружба на века.
На публике Орландо приходится все улаживать в одиночку: из министра иностранных дел Соннино, у которого второй итальянский мандат на переговорах, помощник неважный – у него от напряжения вот-вот случится апоплексический удар. И это очень некстати. Соннино – хитрая лиса. Он, сын влиятельного человека, бывший биржевой маклер, всегда умел проникать в высшие круги и всем нравиться. Он был мастером капиталовложений и спекуляций в Египте, стал главным владельцем акций газеты «Джорнале д’Италия», возглавлял два правительства, просуществовавшие по сто дней каждое. Подумать только! Множество знакомых дипломатов были заворожены его девизом, выбитым над камином: «Aliis licet, tibi non licet!» («Другим позволительно, но не тебе!», лат.). А Гарольд Никольсон даже утверждал, что из-за этого девиза все полагали, будто Соннино «независим, принципиален, правдив и образован»: одна фраза «позволила барону Соннино в течение долгого времени обманывать нас, пока мы не узнали его по-настоящему».
