− Мари, здесь не место не для дамы, − сказал Кондратий, оттягивая галстук.
− Господа, я не совсем обычная дама. И я буду очень полезной для нашего общего дела. Я расскажу вам исход завтрашнего выступления.
Господа перешептывались и переглядывались.
Алиса сняла шляпку и протянула её стоящему рядом офицеру, на руки другому упала шубка.
Алиса дотронулась до уголков галстука и улыбнулась. Волнение пропало, она наслаждалась всеобщим вниманием.
− Господа офицеры, надеюсь, все знают, что означает красный цвет?
− Госпожа Репнина, вы решили поиграть с нами в вопросы-ответы? – насмешливо спросил Якубович, поправляя чёрную повязку на голове. – А не оставить ли эту игру для балов?
− Вы ошибаетесь, господин Якубович. В игру под названием «свобода» играете вы. А я тут для того, чтобы убедить вас действовать. И у меня для этого есть право: я знаю будущее, вы нет.
− Завтра мы все умрём! Но умрём героями, − запальчиво выкрикнул молодой офицер с усами.
− Вы ошибаетесь. Вы не умрёте, вас ждёт печальная участь, к которой вы совершенно не готовы. И вы недооцениваете императора, − заявила Мари, обводя собравшихся взглядом.
− Николай ещё не император. Ура, Константин! – выкрикнул офицер в форме измайловского полка.
Бог ты мой, тут половина из них навеселе.
− Пора изменить лозунг, − сказала Алиса, дотягиваясь до подноса с бокалами с шампанским. − Ура, свобода! Звучит лучше. Какая разница, какой будет император? Константин или Николай? Вы, кажется, республику хотели? Тогда никакого царя не нужно.
− Послушайте, госпожа Репнина, − не унимался Якубович, поглаживая длинный ус. – Ваш муж нас предал и сбежал, а вы пришли нас убеждать пролить царскую кровь. Я правильно вас понял?
− Если вы хотите знать, это я убедила мужа уехать, потому что вовсе не хочу, чтобы его сослали на каторгу. И с большим удовольствием я бы вас всех убедила завтра сидеть по домам. Но вы хотите поиграть в войну, поэтому я пришла вам рассказать, что произойдёт, будете медлить.
Среди офицеров послышался ропот. Мы не играем в войну. Мы, между прочим, герои войны. Европу победили и Россию освободим.
Алиса обводила взглядом молодые лица, на некоторых проступила обида, на некоторых возмущение.
− Простите, господа. Не хотела Вас обидеть. Я с большим уважением отношусь к вашим заслугам, орденам и мундирам. Я всего лишь хочу вас вдохновить, − Алиса повысила голос. – Кровь прольётся всё равно, − она бросила на стол красный галстук. Но чья это будет кровь: ваша или народа, который вы хотите освободить – решать вам!
Алиса посмотрела на Рылеева. Он сник и стал ещё больше похож на неуверенного мальчика. На затылке упрямо топорщился хохол. Рылеев пожал плечами, но так и не смог их гордо развернуть. Оставил скрюченными, а потом уж и вовсе зашёлся в кашле.
− То есть вы считаете, что завтра мы будем не готовы? − насмешливо начал молодой офицер с тёмными волнистыми волосами и бакенбардами, которые ему не шли. – Как такое может быть?
− Представьтесь, пожалуйста, − мягко попросила Алиса.
– Александр Бестужев.
Алиса внимательно всмотрелась в решительное лицо, пытаясь вспомнить, что ей было о нём известно и не могла. Знакомая фамилия.
− Хорошо, тогда скажите, где ваш диктатор? Вы ведь Трубецкого собираетесь назначить? Не спрашивайте, откуда я это знаю. Вам лишь нужно знать, что ни в коем случае его нельзя назначать диктатором. Он не будет руководить вашей революцией. Он сбежит.
Теперь все смотрели на неё.
− Князь Трубецкой − герой войны двенадцатого года, − сказал Рылеев. – За ним люди пойдут. Нам никак нельзя без него. Кто нас послушает?! Нет-нет, Трубецкой нам нужен, − Кондратий опять закашлялся.
− Нельзя назначать Трубецкого диктатором! – упрямо сказала Алиса. – Почему вы не хотите мне верить?
− Где Оболенский и Голицын? – спросил Рылеев.
− Пошли за Трубецким, − ответил Бестужев. – Он, может ещё не знать о … − он посмотрел на Алису и уклончиво добавил: − о наших планах.
Кондратий обвёл взглядом притихших офицеров и торжественно начал читать:
− Известно мне: погибель ждёт
Того, кто первым восстаёт
На утеснителей народа;
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Погибну я за край родной,
Я это чувствую, я знаю…
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благословляю.
− Браво, Кондратий! – крикнул офицер в углу.
− Давайте выпьем! – послышалось со всех сторон. Раздался хлопок от вылетевшей в потолок пробки.
Рылеев раскраснелся от удовольствия. Приосанился. Карие глаза снова заблестели.
− Господа, завтра мы начнём то, что так долго планировали.
Алиса чувствовала, как от её запала остаётся всё меньше и меньше. Ничего нельзя изменить: ей никто не верит, не принимает всерьёз. Николаша погибнет вместе с ними.
− Мари, − Рылеев потянулся к ней, чтобы чокнуться. – Выпей с нами. Другие офицеры тоже потянулись к ней с бокалами.
Ну и как после этого рассказывать им, какая кого ждёт судьба. Может, ей лучше поехать к Николаше. Заняться с ним любовью, потому что завтра уже не будет. Завтра она останется одна. Внезапно взгляд Алисы упал на фортепьяно, сиротливо приютившееся у окна. На крышке фоно тарелка с остатками закуски, бокал с недопитым шампанским. Судя по всему, инструмент не открывали с тех пор, как уехала Наталия с дочкой. Вон и цветочки пожелтели, неряшливо, сорванные с двух петелек висели давно нестиранные занавески.
Алиса вспомнила, что Ленин очень любил Аппассионату, одну из самых известных сонат Бетховена. Изумительная нечеловеческая музыка, говорил он. Алиса помнила это ещё из уроков музыкальной литературы. Бетховен работал над ней, когда начал чувствовать, что глухота побеждает. А Ленин, тот самый, который революцию сделал, говорил, что она действовала на него так вдохновляюще, что он был готов слушать её каждый день. Конечно, музыка сложная, но сейчас Алиса чувствовала необходимость воодушевить тех, кто завтра собирается изменить мир. Алиса тихо спросила Рылеева: настроено ли пианино. Он почти не удивился.
− Наталья перед отъездом настройщика вызывала. Сыграй нам что-нибудь, чтобы сердце возрадовалось. Ты изумительно стала играть. Мурашки идут, − Кондратий смотрел на Алису влюблёнными глазами. – Знаешь, то, что ты пришла предупредить, так важно для меня. – Так что, сыграешь, Машенька? Я ведь называл тебя так, пока тебя не стали величать Мари.
