— Давай сначала кое-что проясним, хорошо? — Риццоли обратилась к девочке непринужденно, как будто говорила не с ребенком, а со взрослым в миниатюре. — Я не посажу тебя в тюрьму. Я никогда не сажаю детей в тюрьму.
Девочка с сомнением посмотрела на нее.
— Даже плохих детей? — засомневалась Нони.
— Даже плохих.
— Даже очень-очень плохих детей?
Риццоли заколебалась, и в глазах ее промелькнуло раздражение. С Нони было не так-то просто договориться.
— Хорошо, — уступила она. — Очень-очень плохих я посылаю на перевоспитание.
— Это и есть тюрьма для детей.
— Верно.
— Выходит, вы все-таки сажаете детей в тюрьму.
Риццоли обернулась к Мауре, и в ее взгляде можно было прочесть: «Как вам это нравится?».
— Ладно, — вздохнула она. — Ты победила. Но я не собираюсь сажать тебя в тюрьму. Я просто хочу поговорить с тобой.
— А почему вы не в форме?
— Потому что я детектив. Мы не носим форму. Но я настоящий полицейский.
— Но ведь вы женщина.
— Да. Верно. Женщина-полицейский. Так ты скажешь мне, что делала там, на чердаке?
Нони вжалась в стул и вытаращила глаза. Они долго смотрели друг на друга, выжидая, кто первой нарушит молчание.
Грейс не выдержала и стукнула девочку по плечу.
— Давай же! Рассказывай!
— Прошу вас, миссис Отис, — поморщилась Риццоли. — Это не обязательно.
— Но вы видите, что она вытворяет? С ней никогда не сладишь. Ничего по-хорошему не сделает.
— Давайте просто успокоимся, договорились? Я могу подождать.
«Я могу ждать столько же, сколько и ты, малыш», — взглядом сказала девочке Риццоли.
— Итак, Нони. Расскажи нам, откуда у тебя эти куклы. Ну, те, с которыми ты там играешь.
— Я их не крала.
— А я и не говорила, что ты их украла.
— Я их нашла. Целую коробку.
— Где?
— На чердаке. Там еще много таких коробок.
— Тебе нельзя туда ходить, — заявила Грейс. — Ты должна находиться рядом с кухней и никому не мешать.
— А я и не мешала никому. Даже если бы я захотела, там все равно никого нет.
— Итак, ты нашла кукол на чердаке, — сказала Риццоли, возвращая разговор в нужное русло.
— Да, целую коробку.
Риццоли вопросительно взглянула на Мэри Клемент, которая поспешила все объяснить:
— Несколько лет тому назад у нас был благотворительный проект. Мы шили одежду для кукол и отправляли их сиротам в Мексику.
— Значит, ты нашла кукол. — Риццоли вновь обратилась к Ноли. — И играла с ними там, наверху?
— Но ведь они никому не нужны.
— А откуда ты узнала, как пробраться на чердак?
— Я видела, как туда заходил мужчина.
Мужчина? Риццоли переглянулась с Маурой. И наклонилась ближе к Нони.
— Что за мужчина?
— У него на поясе что-то болталось.
— Болталось?
— Молоток и еще что-то. — Девочка указала рукой на аббатису. — Она тоже видела его. И говорила с ним.
Мать Мэри Клемент рассмеялась.
— О! Я знаю, о ком она говорит. У нас недавно был капитальный ремонт. На чердаке действительно работали люди, устанавливали новую изоляцию.
— Когда это было? — спросила Риццоли.
— В октябре.
— У вас есть имена всех этих людей?
— Я могу проверить в гроссбухе. Мы ведем учет всех выплат подрядчикам.
Что ж, признание девочки не было таким уж удивительным открытием. Она проследила, как рабочие заходят в незнакомое для нее место. Место таинственное, куда можно было попасть только через потайную дверь. Соблазн пробраться туда был бы велик для любого ребенка и уж тем более для такой непоседы.
— А тебе не страшно было там, в темноте? — спросила Риццоли.
— У меня ведь есть фонарик.
«Какой глупый вопрос!» — сквозило в голосе Нони.
— И ты не боялась? Ведь ты была там совсем одна?
— А чего бояться?
«Действительно, чего?» — подумала Маура. Эта малышка была бесстрашной, ее не пугали ни темнота, ни полиция. Она сидела, в упор уставившись на собеседницу, как будто именно она, а вовсе не Риццоли, задавала вопросы. Но при всем самообладании она все-таки оставалась ребенком, причем не слишком благополучным. На ее кудряшках лежал слой чердачной пыли. Розовый свитер был изрядно поношенным и давно просился на помойку. К тому же он был явно с чужого плеча — рукава были высоко закатаны и засалены. Только обувь выглядела новой — модные кеды на липучках. Ее ноги не касались пола, и она все время монотонно раскачивала ими. Этакий метроном с избыточной энергией.
— Поверьте, я и не знала, что она бывает там, наверху, — вмешалась Грейс. — Я же не могу все время за ней следить. Мне нужно и стол накрыть, и посуду помыть. Мы не уходим отсюда раньше девяти вечера, да и в постель я ее раньше десяти не могу загнать. — Женщина посмотрела на Нони. — Это тоже проблема, знаете ли. Она очень устает, бывает страшно капризной, поэтому мы все время ссоримся. В прошлом году я из-за нее заработала язву. Она так меня изводила, что желудок начал сам себя пожирать. Меня скручивало от боли, а ей хоть бы что. Она до сих пор без боя не идет ни в постель, ни в ванную. Ей на всех наплевать. Вот такой ребенок, полная эгоистка. Весь мир должен вращаться вокруг нее.
Пока Грейс выплескивала свое раздражение, Маура наблюдала за реакцией Нони. Девочка замерла на стуле и даже перестала болтать ногами, а стиснутые зубы еще резче подчеркивали квадратный подбородок. Но в ее темных глазах блестели слезы. Уже через мгновение они исчезли, стертые грязным рукавом. Она не глухая и не немая, подумала Маура. Она слышит злость в голосе матери. День за днем сотнями разных способов Грейс выплескивает на дочь свое отвращение. И девочка все понимает. Неудивительно, что Нони такой трудный ребенок; неудивительно, что она заставляет Грейс злиться. Это единственная эмоция, которую она может вызвать у своей матери, и единственное доказательство того, что их связывают хотя бы какие-то чувства. Ей всего семь лет, а она уже знает, что бесполезно надеяться на материнскую любовь. Она знает больше, чем думают взрослые, и то, что она видит и слышит, безусловно, вызывает боль.
Риццоли слишком долго сидела на корточках. Она поднялась и размяла затекшие мышцы. Было уже восемь часов, они пропустили ужин, и сил у Риццоли явно поубавилось. Она стояла, глядя на девочку — точную свою копию, с такими же непокорными волосами, таким же решительным лицом.
— Скажи, Нони, ты часто забираешься на чердак? — вымученно спросила Риццоли.
