Брофи помазал миром лоб Урсулы, прочертив рукой крест. Потом поднял взгляд.
Пора было отпустить Урсулу.
Отец Брофи вышел и встал рядом с Маурой возле окна. В бокс зашли Сатклифф и медсестра.
Процедура оказалась будничной. Щелкнули несколько выключателей, и на этом все было кончено. Сервовентилятор стих, его лопасти перестали гнать воздух. Медсестра посмотрела на кардиомонитор, сигналы которого звучали все реже.
Маура почувствовала, что отец Брофи приблизился к ней, словно хотел поддержать, если ей понадобится утешение. Но не утешение он внушал, а смятение. Влечение. Она не сводила глаз с разыгрывавшейся за стеклом драмы, думая: «Как всегда, не тот мужчина. Почему меня тянет к тем, кто мне противопоказан?»
На мониторе появился первый сбивчивый сигнал, следом другой. Лишенное кислорода сердце отчаянно боролось за жизнь, пусть даже его клетки умирали. Удары сбились до трепетания. Мауре пришлось подавить в себе инстинктивное желание броситься на помощь, выработавшееся за долгие годы медицинской практики. Но эту аритмию уже нельзя было вылечить, это сердце нельзя было спасти.
Линия наконец выпрямилась.
Маура задержалась у бокса, наблюдая последствия ухода Урсулы. Никто не тратил времени на скорбное молчание или размышления. Доктор Сатклифф приложил стетоскоп к груди Урсулы, покачал головой и вышел из бокса. Медсестра отключила монитор, отсоединила кардиодатчики и капельницы, приготовив покойную к перевозке. Бригада санитаров из морга была на подходе.
Мауре больше нечего было здесь делать.
Она оставила отца Брофи возле бокса и вернулась к пульту дежурной.
— Я забыла кое-что спросить, — обратилась она к дежурной медсестре.
— Да?
— Нам понадобится информация для контактов с ближайшими родственниками. В карте покойной указан только телефон аббатства. Я так понимаю, что у нее есть племянник. У вас есть его телефон?
— Доктор Айлз!
Она обернулась и увидела отца Брофи, который стоял у нее за спиной, застегивая пальто. Он виновато улыбнулся.
— Прошу прощения, я не собирался подслушивать, но я могу помочь вам. У нас в приходском офисе есть вся информация о родственниках монахинь. Я поищу нужный вам телефон, а вы мне потом позвоните.
— Очень любезно с вашей стороны. Спасибо. — Маура забрала копию карты и направилась к выходу.
— Доктор Айлз!
Она оглянулась.
— Да?
— Я знаю, сейчас неподходящий момент для этого, но я все равно хотел бы сказать вам кое-что. — Он улыбнулся. — Счастливого Рождества.
— И вам тоже, святой отец.
— Не заглянете как-нибудь? Просто поздороваться?
— Я постараюсь, — ответила она. Зная, что это была вежливая ложь. И что от этого мужчины ей нужно бежать без оглядки.
Что она и сделала.
На выходе из госпиталя ее обдало волной холодного воздуха. Она прижала к груди карту и ринулась в ледяные объятия ветра. В эту священную ночь она шла одна, и ее единственным компаньоном была пачка бумаги в руках. В гараже опять было безлюдно, и она слышала только собственные шаги и их эхо.
Маура ускорила шаг. Пару раз остановилась и оглянулась, чтобы убедиться, что ее никто не преследует. До машины она добралась, тяжело дыша. «Я видела слишком много смерти, — подумала она. — И теперь она мерещится мне повсюду».
Маура забралась в машину и закрыла двери.
«С Рождеством, доктор Айлз. Что посеешь, то и пожнешь, как говорится, и сегодня ночью ты будешь пожинать одиночество».
Выезжая из гаража, она сощурилась от яркого света фар, которые отражались в зеркале заднего вида. Следом за ней выехала еще одна машина. «Отец Брофи? — подумала она. — И куда же он поедет в эту ночь перед Рождеством? Домой, в свою приходскую резиденцию? Или же будет бродить по церкви, привечая одиноких прихожан, которые могут забрести туда?»
Зазвонил ее сотовый телефон.
Она выудила его из сумочки и ответила:
— Доктор Айлз.
— Привет, Маура, — прозвучал в трубке голос ее коллеги Эйба Бристола. — Что это за сюрприз ты мне посылаешь из госпиталя Святого Франциска?
— Я не могу проводить это вскрытие, Эйб.
— Значит, вручаешь его мне на Рождество? Прекрасно.
— Извини, что так получилось. Ты же знаешь, не в моих привычках перекладывать ответственность на других.
— Это та самая монахиня?
— Да. Никакой срочности нет. Вскрытие можно провести после праздника. Все это время она находилась в госпитале, и только что ее отключили от системы жизнеобеспечения. Там была крупная нейрохирургическая операция.
— Значит, внутричерепной осмотр нам не поможет.
— Нет, там послеоперационные изменения.
— Причина смерти?
— Вчера утром у нее остановилось сердце вследствие инфаркта миокарда. Поскольку я знакома с делом, я уже все для тебя подготовила. У меня копия ее больничной карты, и я принесу ее тебе послезавтра.
— Могу я спросить, почему ты сама не участвуешь?
— Мое имя не должно фигурировать в протоколе вскрытия.
— Почему?
Она молчала.
— Маура, почему ты самоустранилась от этого дела?
— Личные причины.
— Ты знала пациентку?
— Нет.
— Тогда что?
— Я знакома с одним из подозреваемых, — ответила она. — Я была его женой.
Она захлопнула крышку, швырнула телефон на сиденье и сосредоточилась на дороге и скором возвращении домой. Там она окажется в безопасности.
К тому времени как она свернула на свою улицу, снежные хлопья, падавшие с неба, стали похожи на шарики хлопка. Зрелище было волшебное — плотный серебристый занавес покрывалом ложился на лужайки. Ощущение чуда усиливалось тишиной и покоем священной ночи.
Она разогрела духовку и приготовила будничный ужин, состоявший из томатного супа и тоста с сыром. Налила бокал вина и прошла в гостиную, где посверкивали рождественские огоньки. Но не смогла съесть даже этот скромный ужин. Отодвинув поднос, Маура допила вино, не отрывая взгляда от огня в камине. Она отчаянно боролась с желанием схватить телефонную трубку и позвонить Виктору. Успел ли он на самолет? Она даже не знала, где он проводит сегодняшнюю ночь, не знала, что скажет ему. Мы предали друг друга, подумала она; никакая любовь не сможет пережить это.
Она встала, погасила свет и пошла спать.
21
Кастрюля с телятиной под соусом вот уже два часа томилась на плите, и запахи помидоров, чеснока и нежнейшего жаркого соперничали в своей соблазнительности с пикантным ароматом девятикилограммовой индейки, которая посверкивала своей поджаристой корочкой на противне, готовая к подаче на стол. Риццоли сидела за столом на кухне матери, взбивая теплый картофель, который только что сварила и размяла, с яйцом и растопленным маслом. У себя дома она редко готовила, и ее трапеза состояла из того, что удавалось выудить из закромов кухонных шкафчиков или морозилки. Но здесь, у матери, приготовление еды всегда было процессом неспешным. Это было целое действо во славу пищи как таковой, независимо от ее ингредиентов. Каждый шаг, начиная с нарезки продуктов и заканчивая украшением блюда, был частью торжественного ритуала, и вынос кулинарных шедевров к столу неизменно сопровождался одобрительными возгласами гостей. На кухне Анжелы спешка не приветствовалась.
