На пороге Беркут. И в его лапах моя женщина. Впиваюсь в нее взглядом, оценивая ситуацию в полном ее дерьмовом объеме.
Лапа бледная, губки дрожат, Но слез нет. И в глазах готовность. Вот умеет она мобилизоваться, когда. Это необходимо. Когда край.
Беркут один. Это… Нет, Это нихера не странно. Это в его духе вполне.
Узнал, где мы сидим. Прилетел, все бросил. Хотя что ему бросать, его уничтожили. Здесь у него бизнеса не осталось. С партнерами лажа, Кирсан обложил, дядька мой добил. Он вошел в подъезд… А тут Лапа.
Она ему в руки свалилась подарком. Пропуском ко мне. И сейчас не нужна. А значит.
— Дай мне ее, хриплю я, твердо глядя в его глаза и отпуская ручку двери, чтоб было видно, что я не вооружен. Пусть меня берет. Ее отпустит. Она ни при чем совсем, пусть отпустит. Отдай.
Беркут усмехается торжествующе.
Мы сыновья своего отца. Как под копирку. Доминантными считаются карие глаза и темные волосы, как у наших матерей, Но ни мне, ни ему не досталось красок. Мы белые, как альбиносы. И если у меня глаза серо-голубые, то у Беркута они белесые, отчего взгляд выглядит неестественным, лютым и безжизненным. Бешеный взгляд, давящий отсутствием глубины, как лед, по которому только скользить и падать.
То, что этот человек неадекватный, я ни капли не сомневаюсь. Рисковый. Пришел в квартиру один, не вытащил на улицу, попытался выкрасть мою девочку, хотя я за ней присматривал. Не боялся Беркут и людей, что живут в этом подъезде. Ведь Лапа вполне могла оказать сопротивление, заорать. Ничего, сука, не боялся, как умалишенный.
Снеговик херов, во всем белом ко мне пришел на разговор. Рубаха расстегнута, рукава закатаны, и брюки легкие. Тапочки не совсем белыми, Но знак хороший.
Глаз схватывает мелкие детали, настолько точно и четко, словно… Перед смертью… Нет. Не думать.
Беркут скалится и вталкивает Ирину в квартиру, прямо ко мне в объятия.
Оставаясь с пистолетом в руках.
Дальше я действую быстро.
Из квартиры ее не утащить, Беркут не выпустит, а, значит, надо наоборот. Обезопасить.
Подхватываю с тумбочки свой сотовый, сую ей в руки.
— Зигзаг, шепчу в ушко и толкаю в сторону балкона, закрывая собой.
Если Беркут решит стрелять сейчас, то я буду на пути. А Лапа, вполне возможно, успеет добраться до балконной двери под прикрытием моего тела и запереться. А там… Как повезет.
Но Беркут смеется и идет следом, как белая, неотвратимая гибель.
Он не препятствует моим действиям, вообще ничего не делает.
Лапа закрывается на балконе, сразу уходя в сторону от окна. Последнее, что я себе позволяю, момент слабости смотрю в ее огромные испуганные глаза.
Словно прощаюсь.
На самом деле, не важно, кому она позвонит, потому что мне по-любому конец.
Против пистолета муай-тай не работает.
Я. Это понимаю, она. Это понимает. Сучара Беркут тоже понимает.
Выдыхаю, разворачиваюсь к нему.
И картина маслом: Беркут стоит посреди гостиной, оглядывается с таким искренним любопытством, что даже не по себе становится.
Больной ублюдок, блядь. Вообще никакого инстинкта самосохранения. Позволил Лапу спрятать, с телефоном… Так уверен, что доберется до нее? Или ему реально пофиг?
А если так, если есть вариант, что у него проблемы с башкой сильнее, чем я предполагал… Может, у меня есть шанс?
Придурки любят поговорить. Просто так убивать им не интересно.
Ну что, братишка, поговорим?
— Ну, здравствуй, брат, усмехаюсь я. Первый раз лицом к лицу, да?
— Первый и последний, криво щерится Беркут. Неплохо побегали. Я тебе прям фору давал.
Ага, пизди больше про фору.
— Да, я догадался… главное в разговоре с предполагаемым психом что? Правильно. Главное подыгрывать. Зачем только?
— Хотелось понять, насколько ты Беркутов.
Сука! Я не Беркутов! Но смотрим. Ждем.
Лапа моя, надеюсь, ты не затупила в самый ответственный момент. Не водилось за тобой такого раньше.
— Нахрена? Могли бы просто встретиться, пообщаться… Раз так интересно.
— Не особо интересно было до этого. А теперь… Ну, я выводы сделал.
— И? сажусь, киваю ему на кресло, словно ничего и не происходит, словно брат старший у меня в гостях. Манеры располагают к растягиванию времени, знаете ли… Для того их и придумали.
— Жидковат. Слишком доверяешь своей бабе.
— Есть грех. Соглашаюсь опять, уже понимая, что в том, что Беркут здесь в первую очередь мой проеб. Не уследил за Лапой. Она светанулась. И, наверняка, как раз недавно, при разговоре с соседкой… Вот не зря у меня пунктик насчет нее был.
— Не наша порода.
И. Это хорошо.
— А была бы ваша?
— Была бы наша… Ты бы свою рыжую бабу выебал и морду ей начистил. Как наш с тобой папаша.
У меня на пол секунды становится мутно в глазах. Папаша, значит.
А Беркут, положив руку с пистолетом на стол, так, чтоб сразу стало ясно, выстрелит на любое движение, не предупреждая, впивается в меня своим жутким пустым взглядом и признается неожиданно:
— Я ненавижу его.
— В этом мы едины, отвечаю я и, скривив губы, отвожу взгляд от безумных глаз.
— Теперь я. Это знаю, кивает он.
Беркут нервничает, и эта чертова семейная история меня тоже вымораживает. Я давно все забыл, отпустил из своей жизни. Как раз после того, как перестал быть Беркутовым.
Призрак отца, твари, бросившего нас с матерью, порушившего все мои немногие светлые воспоминания о семье, никогда не возвращался больше.
И я не подозревал, насколько глубоко во мне сидит старший Беркут. Как много во мне отцовского.
Пока не встретился лицом к лицу с тем, в ком этого дерьма еще больше.
Странно. Вся эта ситуация похожа на какой-то сюрреализм, потому что по сюжету жанра меня должны были сразу грохнуть. Неужели Беркут настолько туп, что действительно будет со мной беседовать?
Не туп, а психически больной.
У него ничего не осталось, он пришел убить меня.
Нашла коса на камень. Он считал, что все так легко, что правитель мира. Но иногда можно нарваться на такие неприятности… На меня. Но и с неприятностями Беркут привык расправляться.
Он уже покойник, его грохнут очень скоро. Ему терять нечего. А вот мне есть что.
— Он избил ее, начинает говорить Беркут.
Новости, однако… Я думал, только моей матери перепало. Молчу, пусть продолжает.
