— Дрю сказал ей не говорить полиции правду, скорее всего заявив, что это причинит мне еще больший вред и разрушит нашу дружбу. Он знал, что станет подозреваемым, а шашни с моей лучшей подругой и соседкой по комнате делают его еще более подозрительным в глазах следователей.
Рис понимающе кивает.
— В профайле напавшего на тебя описывают как умного и осторожного. Эббот всегда казался мне именно таким.
Это означает, что если это Дрю покушался на мою жизнь, то он продумал нападение. Спланировал. Это не было случайным преступлением.
Я встаю, меня мутит. Начинаю ходить туда-сюда.
— Я никогда не думала, ни разу, что Дрю мог сделать… что он способен…
Даже когда Кэм сказала, что он был в баре, я просто представить не могла. С чего бы ему хотеть причинить мне вред… желать моей смерти? Это не я залетела. Я не представлял угрозы ни его свободе, ни его карьере.
— В этом нет смысла, — шепчу я себе.
Потерявшись в мыслях, я не осознаю, что Рис стоит позади меня, пока не чувствую, как по коже бегут мурашки от его близости. Он касается моей руки, и я вздрагиваю.
— Все в порядке, — говорит он, но убирает руку, когда я поворачиваюсь к нему лицом.
Я скрещиваю руки, остро осознавая, что нас разделяет лишь тонкая ткань моей футболки.
— Как ты думаешь, он действительно мог сделать это со мной?
Рис хорошо разбирается в людях. Он видит подозреваемых и их мотивы насквозь. Его мнение — единственное, что имеет значение.
Он снимает галстук и накручивает его на руку, задумавшись. Тяжело вздохнув, Рис говорит:
— Не знаю.
Его признание шокирует меня. Я качаю головой, не в силах признать, что у Риса нет даже теории.
— Ты допрашивал его. Ты и ранее обдумывал вероятность того, что он виновен. Этот Даттон что-то упустил или просто не смог собрать всю картинку…
— Я тоже что-то упустил. И упускаю сейчас, — перебивает он низким усталым голосом. — В чем мотив Эббота, Хейл?
Правильно. Мотив. У меня опускаются плечи.
— Подумай, — призывает Рис. — Ты что-нибудь вспомнила после встречи с Кэм? Вообще ничего?
Я отворачиваюсь, и меня охватывает тревога, как и в тот раз, когда мы с Рисом вернулись в «Док-Хаус». Тогда он умолял меня подумать, вспомнить… Как будто все, что мне нужно было сделать, это напрячь мозги, и ответы всплывут наружу.
— Это так расстраивает, — говорю я, качая головой. — Что пришлось вернуться сюда.
Он хмурится еще сильнее.
— Я знаю, — короткая пауза, — когда мы только занялись твоим делом, то тщательно проверили Дрю, но, как и сейчас, даже после этой новой информации, нам не понятен мотив.
Я вздыхаю. Не знаю, утешает ли меня, что у Дрю не было мотива меня убивать, но точно чертовски бесит.
— Что я точно знаю, — говорит он, приближаясь, — так это то, что люди странно реагируют на угрозы. Я работал над делами, когда мотив преступника казался мне совершенно бессмысленным, но дело не во мне. Дело даже не в тебе. И если Эббот в этом замешан, значит, у него была своя причина. И не важно, поймешь ты ее или нет… ну, возможно, самым сложным будет знать и жить с этим.
Я смотрю ему в глаза.
— Даже сложнее, чем вообще ничего не знать?
Он подошел так близко, что я чувствую запах его одеколона. Я ощущаю жар его кожи, отчего мне хочется прижаться к нему и впитать его тепло.
Эта мысль заставляет меня очнуться.
— Это не первый твой висяк, — говорит он, отвлекая меня от раздумий. — Ты знаешь, что в конце туннеля не будет хэппи-энда. Да, ты узнаешь правду, добиваешься справедливости, обретаешь какое-то чувство завершенности. Но не испытываешь никакого удовлетворения.
Конечно, он прав. Сколько раз я сидела перед ноутбуком без единой мысли в голове. Застывшая. Неспособная подобрать слова. В такие моменты мне особенно хочется узнать, что чувствуют семьи, когда я пишу их историю.
Я потираю руки, прогоняя внезапный холод, вызванный кондиционером.
— Хорошо, — говорю я, смиряясь. — Тогда давай просто следовать за зацепками.
— Куда бы они нас не привели.
Я обжигаю его взглядом. «Нас».
— Думаю, за мной следили, — вырывается у меня. Меня одолевает потребность выложить Рису всю правду. Возможно, это вызвано чувством вины за мое ранее вранье, а может чем-то еще… тоской, которую я вижу в его глазах. Мой мозг упорно говорит игнорировать ее, избегать.
Он мрачнеет.
— Где?
— После того, как я ушла от Кэм. Недалеко от ее дома. Кажется, я видела мужчину. — Я пожимаю плечами. — Может, это просто совпадение. — Но я вспоминаю о записке. Кто-то пытается убрать меня из расследования.
— Ты запомнила, как он выглядел? — Настаивает Рис.
— Высокий. Возможно, это была женщина. Они скрылись за деревьями, как только я их заметила. — Когда я произношу это вслух, звучит глупо.
Рис все еще держит меня за руки, его хватка усиливается.
— Ты не можешь заниматься расследованием в одиночку, — решает он. — Мы должны относиться к этому серьезно, пока не докажем обратное. Кто-то отправил эту записку. Кто не хочет, чтобы ты занималась делом Делани, или он боится… — он замолкает.
— Что я найду связь со своим делом?
По плотно сжатым губам я вижу, что он наконец признает то, что долго отрицал. Сталкер связан с моим прошлым. И он может оказаться ключом к расследованию, если только не заставит меня прекратить расследование.
Если он меня не убьет.
Чего он ждет?
— Не хочу сейчас об этом говорить, — говорю я, пытаясь вырваться из его хватки.
Его темные брови сходятся в одну линию.
— Есть что-то еще, — говорит Рис, читая меня как раскрытую книгу. — Что еще, Хейл?
Я пытаюсь отвернуться, но он не позволяет. Сильные пальцы удерживают меня. На этот раз он не отпускает меня.
— Скажи мне.
Пока я пытаюсь его оттолкнуть, в голове ярко вспыхивает образ Кэмерон.
— Кэм. Она беременна.
Боже, я такая жалкая. Я приехала сюда, чтобы раскрыть дело Джоанны, привлечь убийцу к ответственности. А не упиваться жалостью к себе.
Мне не стоило возвращаться.
Я замечаю, что хватка на моих руках ослабляется. Рис смягчается от моего признания. Затем его ладони скользят по моим рукам — утешающая ласка, которая должна показать неуместной, но ощущается совершенно естественно. Как будто он все время прикасается ко мне таким образом.
Это прикосновение заменяет тысячу слов. Что он сожалеет из-за того, что у меня забрали… украли. Что я никогда не испытаю чуда рождения. Что я никогда не стану матерью.
