Как всегда, стоило возникнуть когнитивному диссонансу, разум всегда находит способ исправить дисбаланс.
Глава 24
Доска убийств
Лэйкин: Сейчас
— Ребята, вы, должно быть, правда любите барную еду или… — Майк Риксон обрывает себя на полуслове, позволяя недосказанности тяжело повиснуть в воздухе.
Рис подхватывает, когда мы приближаемся к бару:
— У нас есть еще несколько вопросов к Торренсу.
— Его нет, — просто отвечает Майк. — Но когда я его увижу, то передам, чтобы он с вами связался.
— Спасибо, — благодарит Рис. — У нас также есть еще один вопрос к вам, относительно Коэна Хейса.
По дороге сюда я изучила отчет об анализе почерка. Читать такие отчеты все равно что бросать дротик в движущуюся цель… во время торнадо. Сильный ветер уносит этот дротик куда-то в непосредственную близость от цели, но вы должны учитывать множество других факторов, чтобы это принесло какую-то пользу.
От математики у меня начинает болеть голова.
Все, что мы знаем наверняка, — это то, что Торренс набрал меньше очков, чем его брат, и что Торренс — единственный из наших подозреваемых, кто связан со всеми тремя женщинами.
Это делает его нашим главным подозреваемым, а местные власти, особенно детектив Вейл, уже им заинтересовались. И как только его арестуют за тяжелое преступление, про наш висяк забудут.
Про мое дело забудут.
И Кэм…
Я стараюсь смотреть на вещи в перспективе, но, стоя здесь, беспокойно крутя браслет вокруг запястья и наблюдая, как Рис допрашивает Майка о том, почему уволили Коэна, мне кажется, что стены начинают смыкаться.
— Мне нужно подышать воздухом, — говорю я Рису, когда уже бегу к открытым дверям бара.
Рис прерывает разговор и следует за мной на улицу.
Обширная веранда кишит любителями позагорать, которые собираются, чтобы сделать перерыв на обед. Грохочущие волны оглушают меня, в то время как все остальные звуки приглушены и слышатся словно в отдалении из-за сильного ветра.
— Хейл, подожди.
До меня доносится голос Риса, и я опираюсь спиной на один из столбов.
— Просто дыши, — говорит он.
Он дает мне время самостоятельно справиться с внезапной панической атакой, и ждет пока адреналин во мне утихнет. Человек не может паниковать вечно. Примерно через десять минут ум и тело приходят в норму. Нужно просто сохранять самообладание, пока атака не пройдет.
Рис подходит ближе, закрывая вид на толпу людей.
— Лучше?
Я киваю.
— Просто… все так нахлынуло. И разом ударило, — мне стыдно. Обычно я не страдаю паническими атаками. Это мне не свойственно.
Однако, когда дело касается Риса, мне не нужно вдаваться в подробности. Обеспокоенность на его лице сменяется пониманием.
— У тебя не было времени принять смерть Кэм, — понимающе говорит он. — Или оплакать ее.
Прошло всего несколько часов, но мне кажется, что я увидела ее тело на медицинском столе целую вечность назад. Меня передернуло от собственных мыслей. Даже в уединении своего разума я не терплю сантиментов.
— Принять, — повторяю я, постепенно приходя в себя. — Например, принять то, что мой напарник, по всей видимости, юрист.
Рис вздыхает.
— Пойдем, — он пытается отвести меня на тротуар, не касаясь моей руки.
Я следую за ним к берегу, где отлив оставляет за собой полумесяц из влажного песка. Не говоря ни слова, он падает в нескольких футах от воды, безмолвно прося меня сделать то же самое.
Я сажусь рядом с ним, пытаясь не обращать внимания на мокрый песок и то, как соленая вода просачивается сквозь брюки.
— Правда всегда выходит наружу, — говорит он. Он смотрит на океан, избегая смотреть мне в глаза. Интересно, думает ли он о записке, о которой я ему не рассказала. — Я не ждал, что все так произойдет.
Внезапно меня охватывает чувство вины. У нас у всех есть секреты.
— На самом деле это не мое дело. Просто я была… удивлена. Ты никогда об этом не упоминал.
Рис берет стебелек травы и водит по песку.
— Нет, это справедливо. Я изучил твою жизнь вдоль и поперек и задавал трудные вопросы. Я мог, по крайней мере, рассказать кое-что о своей.
Если уж быть совсем честными, это я обратилась к нему с просьбой решить мое дело. Я пригласила его ворваться в мою жизнь.
— Родители постарались? — спрашиваю я.
Его натянутая улыбка не касается глаз.
— Из тебя получится хороший профайлер. Да, папа. Семья юристов. Я средний сын, и когда я пошел учиться в ФБР, папа не слишком обрадовался.
— Тебе суждено работать в поле, — я не могу представить Риса в зале суда.
— Та часть, где меня подстрелили, ему тоже не понравилась. Я словно доказал, что он был прав, и не могу быть полевым агентом. И пока длилась моя реабилитация, я даже подумывал вернуться в суд.
Я кладу руку ему на предплечье. Странная демонстрация эмоций и сочувствия, но с Рисом это кажется естественным. Я хочу утешить его.
— И почему же ты не вернулся?
Он смотрит на меня и накрывает мою руку своей.
— Из-за тебя.
Порыв ветра уносит мой выдох. Я глубоко вдыхаю, наполняя легкие.
— Рис…
— Ты бы не оставила меня в покое, — говорит он с коротким смешком. — Поэтому я сказал себе, что возьму еще одно дело и уйду на пенсию. Но мы знаем, как все обернулось.
Я помню, каким угрюмым он был в нашу первую встречу. Время от времени я все еще вижу проблеск сдерживаемого гнева из-за травмы, из-за того, что он больше не полевой агент. Но…
— Ты был мне нужен. Без тебя я бы не смогла зайти так далеко. — призналась я.
Он смотрит на меня, и в его лице не видно ни капли сомнения. То ли мое признание так его шокировало, то ли что-то еще…
Он смотрит на наши руки, все еще касающиеся друг друга. Потом переворачивает мою, обнажая резинку. Большой палец ощупывает нежную кожу под повязкой, трение грубой подушечки о чувствительную покрасневшую кожу вызывает искорки возбуждения.
— Я бы хотел, чтобы ты не причиняла себе боль, — говорит он.
Мне очень хочется вырвать руку, но я не двигаюсь.
— Это было частью терапии, — признаюсь я. — Думаю, я просто привыкла к этому.
— Доктор Лорен? — спрашивает он. Он разговаривал с ней, когда был в Сильвер-Лэйк, работая над моим делом. Она не могла разглашать ничего, что нарушало бы конфиденциальность пациента, но она подтвердила, что я потеряла память и долго восстанавливалась физически.
